Мытарства

Предлагая вниманію читателей очерки С. П. Подъячева, мы считаемъ нужнымъ сказать нсколько словъ по поводу одного изъ нихъ («Московскій работный домъ»), имющаго, кром чисто художественнаго, также и нкоторое публицистическое значеніе. Появленіе (въ 1892 году) этихъ картинъ изъ жизни работнаго дома вызвало въ свое время много толковъ (особенно въ Москв), а въ Московской городской дум послдовали тревожные запросы гласныхъ и ревизіи. Московская администрація, съ своей стороны, сочла нужнымъ сдлать запросъ городскому самоуправленію

относительно порядковъ въ подвдомственномъ ему учрежденіи.

Вскор посл этого въ «Извстіяхъ Московской гор. думы* появилась статья („Изъ жизни работнаго дома“), представляющая какъ бы отвтъ на очерки С. П. Подъячева и вызванные ими запросы. Нужно признаться, что отвтъ этотъ существенно отличается отъ обычныхъ возраженій нашихъ оффиціальныхъ мстъ. Правда, авторъ находитъ, что, по его мннію, повствованіе г. Подъячева „носитъ печать тяжелаго личнаго настроенія“, и поэтому „разсказчикъ не отмтилъ ни одной заслуги работнаго лома передъ людьми, обращающимися къ нему за помощью.“ Тмъ не мене, органъ Московской управы признаетъ выдающіяся достоинства очерковъ, а также, что „отдльныя описанія г. Подъячева отличаются полной правдивостью: все это такъ бывало, а кое-что и до сихъ поръ такъ бываетъ въ работномъ дом.“

Лучшей стороной этого отвта является то, что указанія автора уже приняты во вниманіе. Такимъ образомъ, кое-что изъ фактическихъ условій рисуемаго г. Подъячевымъ быта отошло уже или отойдетъ вскор въ область прошлаго. Но главный интересъ очерковъ, разумется, не въ этихъ чисто вншнихъ чертахъ. Многое въ этой тяжелой картин коренится гораздо глубже тхъ условій, которыя въ состояніи измнить гор. управа, а живая и страдающая „на дн“ городской жизни человческая душа, правдиво отраженная авторомъ, сохранитъ свое значеніе при всякихъ условіяхъ.

Второй очеркъ перваго тома даетъ картины и впечатлнія этаповъ, т. е. учрежденія, порядки котораго уже не зависятъ отъ гор. самоуправленія. Много ли они отличаются отъ порядковъ работнаго дома (и въ какую сторону) — читатель увидитъ при чтеніи. Нужно только прибавить, что ни о какой тревог, ни о какихъ запросахъ съ чьей бы то ни было стороны, а также ни о какихъ улучшеніяхъ по поводу этого второго очерка С. П. Подъячева мы не слыхали. Такимъ образомъ, если разсказы нашего автора повліяли отчасти на извлеченіе сучка въ глазу городского самоуправленія, то относительно бревна административно-этапныхъ порядковъ онъ далеко не былъ такъ же счастливъ…

Московскій работный домъ.

 Тяжела и горька твоя доля,  Безпріютный, оборванный людъ!.

Какъ и почему случилось это со мной, — читателю знать не интересно. Достаточно сказать, что я очутился въ Москв безъ мста, безъ гроша денегъ, безъ знакомствъ и въ короткое время дошелъ до положенія совершенно отчаяннаго.

Какъ-то разъ, въ одинъ особенно тяжелый для меня день, попалъ я, у Преображенской заставы, въ извстный среди

бднаго люда трактиръ, подъ названіемъ «нищенскій», и здсь пропилъ съ себя всю одежду…

Проснувшись утромъ въ какой-то подвальной трущоб, на полу, около двери, я съ ужасомъ увидалъ, что на мн, вмсто моего, сравнительно порядочнаго одянія, надто что-то до того грязное и рваное, что въ немъ не только показаться къ знакомымъ, но и выйти днемъ на улицу нельзя… Въ головахъ, вмсто моей хорошей шапки, лежалъ на полу какой-то рыжій блинообразный картузъ… Я поднялъ его и подъ нимъ нашелъ свой паспортъ, завернутый въ синюю бумагу, и десять копекъ денегъ…

— Это теб, другъ, на похмлье, видно, оставили, — сказалъ мн лежавшій неподалеку отъ меня и наблюдавшій за мною старикъ, — кривой, рыжій и худой, какъ сушеный судакъ. — Говори слава Богу, что видъ цлъ!..

— Что-жъ теперь длать? — воскликнулъ я невольно.

Старикъ засмялся, поднялся съ рогожки, на которой спалъ, слъ, поджавъ ноги калачикомъ, свернулъ покурить, затянулся раза три-четыре, передалъ окурокъ мн и сказалъ:

— Накось, хвати… Чай, съ похмлья-то башка трещитъ… Ну, съ кмъ грха не бывало… А длать теб больше нечего, только выпить надо перво-наперво, вотъ что, а тамъ увидимъ.

— Выпить? — удивился я, — на что-жъ выпить-то. Гд деньги?..

— Найдемъ!… Давайка-сь гривну-то… Я добавлю… закусить принесу… Выпьемъ, закусимъ, дло-то, глядишь, и обойдется… Чего тутъ!… Эвося!… Я самъ, братъ, не одинъ разъ на этомъ кон зжалъ… Наплевать!..

Я отдалъ ему послдній гривенникъ. Онъ, весело ухмыляясь, ушелъ куда-то и скоро возвратился назадъ, неся сороковку водки и какихъ-то «обрзковъ» на закуску.

— Теперича дло пойдетъ, — сказалъ онъ. — Мальё!… Гляди, на пятакъ какихъ обрзковъ раздобылся — сливки!… Хлбушка въ булочной подстрлилъ… Ничего, живетъ!… Выпьемъ, закусимъ, ну, тогда — приходи, кума, любоваться!… Такъ-то, другъ ситный!… Ха, ха, ха!… Тебя какъ звать-то?.. Женатый?..

— Женатъ.

— Еще того чище!. Небось, дти?

— Двое…

— Ловко! Хо, хо, хо!… Приходи, кума, любоваться!… Н-н-да!… Слабы мы…

Онъ сходилъ куда-то, принесъ стаканъ, налилъ въ него водки и далъ мн.

— Пей!..

— Много…

— Лакай!… елка зеленая… много!… Говори слава Богу, — на меня напалъ. Видалъ я вечоръ, какъ тебя обдлывали, жалко стало… простъ ты… Я самъ такой!… Пей, пей!… Отдеретъ отъ сердца-то…

Я выпилъ и вскор почувствовалъ, что у меня дйствительно какъ будто «отдираетъ» отъ сердца… Стало легче… Положеніе перестало казаться такимъ ужаснымъ, какъ трезвому…

Мы разговорились… Онъ разсказалъ мн всю свою жизнь, полную бдствій, пьянства, грязи и всевозможныхъ безобразій. Чего только не перенесъ этотъ человкъ!… Былъ онъ и въ тюрьм, ходилъ разъ десять этапомъ на родину, въ Костромскую губернію, былъ несчетное число разъ битъ, видалъ и холодъ, и голодъ…

— Самая, тоись, послдняя, паршивая собака, — говорилъ онъ, — краше мово живетъ… И нтъ у меня никого… Одинъ… Издохну — никто «царство небесное» не скажетъ… О-хо-хо!… Да!..

Онъ захмллъ и сталъ плакаться на свою долю… Мн это надоло, и я хотлъ было идти. но онъ не пустилъ меня.