Мытарства

Подъячев Семен Павлович

— Покурить не оставите, молодой человкъ?

Я далъ. Онъ жадно затянулся нсколько разъ и, бросивъ окурокъ, сказалъ:

— А чайку стаканчикъ?.. пожалуйста!..

Я налилъ стаканъ и передалъ ему. Онъ взялъ его обими руками, гря ихъ, и сказалъ, глотая чай:

— Славно!… спасибо вамъ… право… Вы давно здсь?..

— Нтъ, — отвтилъ я, глядя на его испитое, еще совсмъ молодое и симпатично-глуповатое лицо. — Я недавно пришелъ…

— Откуда? — спросилъ онъ. Я отвтилъ, и мы слово за слово разговорились. Я разсказалъ ему свои мытарства. Онъ внимательно слушалъ, моргая добрыми подслповатыми глазами, и, когда я кончилъ, сказалъ:

— Ничего!… поправитесь… У васъ все-таки

такъ сказать, есть еще пристань: деревня, домъ, жена, дтишки… Уйдете туда и снова жизнь… А вотъ мн какъ быть? куда дться?.. Это вотъ вопросъ… Да-съ…

— А вы разв тоже безъ дла? — спросилъ я.

— Конечно! — воскликнулъ онъ. — Я потерялъ мсто и вотъ теперь, какъ ракъ на мели… Пропился вдребезги!… Вдь все, что на мн надто — смнка… Чортъ знаетъ что… право… Пожалуй, я вамъ разскажу, если хотите, какъ это все со мной случилось… Длать-то нечего, все равно, и идти некуда… Знаете, я вдь въ этой чайной пятую недлю, каждую ночь ночую — такъ вотъ, какъ изволите видть, сидя… У меня, понимаете, отекъ ногъ сдлался… Чортъ знаетъ, что такое… право… А вдь я — дворянинъ и нжнаго, такъ сказать, воспитанія

Онъ какъ-то жалобно засмялся, сказавъ это, и продолжалъ:

— Служилъ, понимаете, въ почтамт… Получилъ награду къ празднику, навернулся товарищъ… пошла писать губернія!… Пропился, какъ сапожникъ… Очутился на Грачевк… Денегъ нтъ… ничего нтъ… Пришелъ на службу, а меня на выносъ!… Пять дней не являлся… Ахъ, чортъ возьми, скверно!..

Онъ какъ-то сразу оборвалъ рчь и глубоко задумался.

— Да это все пустяки, — началъ онъ опять, посл продолжительнаго молчанія. — Дло не въ этомъ, а дло въ томъ, что меня жена бросила… Понимаете, взяла да и бросила… Сбжала отъ меня, да не одна, а еще захватила собственнаго моего сынишку… а?

— Какъ же такъ? — спросилъ я.

— Да такъ, очень просто… «Ты, — говоритъ, — пьяница и кормить меня не можешь… Не хочу съ тобой бдствовать, дай мн видъ. Жить съ тобой, все равно, не стану… ненавижу тебя, какъ пса…» Такъ, понимаете, и сказала: «какъ пса». Что тутъ длать, а? Пришлось дать видъ. Такъ и разошлись. Она теперь въ Твери… у кого-то въ экономкахъ, и сынишка съ ней…

Онъ ударилъ рукой по столу такъ, что зазвенла посуда, и продолжалъ:

— Водку пью, какъ воду… Запить хочу… Нтъ, понимаете, никакого удовольствія! Стоитъ передо мною мальчишка мой и зоветъ, и манитъ: «папа, папа!» Тяжело!… ей-Богу, тяжело, молодой человкъ!… Жизнь подлая… или я подлъ… чортъ знаетъ, что такое… право… Хочу пулю въ лобъ… честное слово! Больше длать нечего… Дться некуда!… одинъ… никому не нуженъ… спился… Что вы мн на это скажете, а?

— Да что жъ сказать… мсто надо найти… перестать пьянствовать…

— Мсто! — засмялся онъ. — Гд оно? Какое же мсто, когда у меня, понимаете, подъ этимъ пальтомъ одно только голое тло… рубашки нтъ… Вотъ-съ, извольте взглянуть, коли не врите!

Онъ распахнулъ пальто, и я увидлъ, что тамъ было, дйствительно, только «одно голое тло».

— Куда, скажите, пожалуйста, кром какъ въ адъ, меня въ такомъ вид примутъ, а?..

— Да что же у васъ здсь, въ Москв, нтъ разв никого… ни родныхъ, ни знакомыхъ?..

— Какъ не быть — есть… Да только, чортъ ихъ возьми, подлецовъ: не принимаютъ! Разв это люди!… Когда я жилъ хорошо — принимали… «Такой, сякой»… А вдь я, честное слово, тогда, какъ человкъ, гораздо хуже былъ… Да, плохо, плохо и плохо!… Не знаю, право, что длать… Посовтуйте!… Вы, напримръ, что думаете предпринять, а?..

— Да что предпринять? Хочу вотъ сейчасъ идти въ работный домъ… Можетъ быть, и останусь тамъ. Случайно вчера узналъ, и вотъ, ухватился, какъ утопающій за соломенку.

— Знаете что, — воскликнулъ онъ, выслушавъ меня, —

и я пойду съ вами… ей-Богу… а что?.. Вотъ только работать-то я того… нездоровится мн… А, можетъ быть, тамъ есть, такъ сказать, и интеллигентный трудъ, а? вы не знаете? Право, пойду!… Какъ вамъ, право, такая славная идея въ голову пришла и какъ васъ Господь на меня нанесъ… Удивительно!… Давайте-ка, курнемъ на радостяхъ, да и поплывемъ… Хо, хо, хо! Работный домъ, такъ работный домъ… Не всели равно, гд ни издохнуть, а?.. а что?.. «И пусть у гробового входа младая будетъ жизнь играть»… О, хо, хо!… Чортъ ихъ возьми, подлецовъ!

Я далъ ему табаку и бумаги. Онъ сталъ неумло вертть «собачью ножку» и, засмявшись, сказалъ:

— Махорочка!… Махорочку сталъ курить дворянинъ-то потомственный, а? Ха, ха, ха! Прежде у Макея было два лакея, а теперь Макей самъ лакей… О, судьба, судьба!… Но такъ и надо… Такъ. намъ, подлецамъ, и надо… Да сбудется реченное Іереміей пророкомъ, глаголющимъ… и такъ, понимаете дале, и такъ дале… Кабы моя покойница маманъ увидала меня въ такомъ положеніи… Картина бы это была! Помню я, знаете, у моего отца кучеръ былъ. Здоровенный такой мужчина, какъ быкъ. Губы имлъ красныя, феноменально толстыя и слюнявыя. И постоянно онъ, понимаете, махорку сосалъ, вотъ изъ этакой же «собачьей ножки». Разъ пришелъ я, помню, къ нему, мальчишка, въ каретный сарай, а онъ куритъ. — Какой ты, Гурій, табакъ гадкій куришь! — говорю ему. «Нтъ, — говоритъ, — барчукъ, табакъ важный… На-ко, попробуй». Вынимаетъ, понимаете, изъ своихъ слюнявыхъ губъ «цыгарку» и подаетъ мн. Я взялъ… Совстно какъ-то отказаться было. Дымлю!… Вдругъ, понимаете, шасть въ сарай маманъ… Увидала… «Боже мой! что это такое? Какъ ты смлъ, гадкій мужикъ, изъ своихъ отвратительныхъ губъ давать ему курить… Ахъ, ахъ, понимаете, заразится, заразится!» Ну, понятное дло, Гурія этого къ чорту намахали, а меня наказали… А теперь? теперь я у золоторотцевъ выпрашиваю окурки, а то подбираю ихъ гд придется, на бульварахъ… Отлично вдь, а?

Его лицо какъ-то подергивалось, а углы губъ опустились и нервно вздрагивали. Онъ очевидно сдерживалъ душившія его слезы и вдругъ какъ-то неестественно странно не то засмялся, не то заплакалъ и, вскочивъ съ мста, крикнулъ запахивая пальто:

— Идемте въ работный домъ!..

Я подошелъ къ буфету, отдалъ деньги и пошелъ вслдъ за нимъ на улицу.

VII

Подойдя къ Юсуповскому работному дому, мы увидали, что у дверей подъзда стоитъ толпа людей… Было еще рано… Только что стало разсвтать, и дверей еще не отворяли… Мы подошли и смшались съ толпой…

Люди жались и корчились отъ холода, точно такъ-же, какъ у дверей ночлежнаго дома. Да и люди-то были т-же, что и тамъ… Все та же самая «золотая рота», рваная, грязная, голодная и холодная…

Вс ждали нетерпливо открытія дверей, а ихъ почему-то не отворяли… Толпа, между тмъ, все возрастала… То и дло подходили и подбгали новыя лица… Наконецъ, насъ собралось человкъ съ двсти… Глухой ропотъ и шумъ стоялъ въ толп…

— Скоро-ли они тамъ, черти! — слышались ругательства, — замерзнешь здсь!… Имъ хорошо тамъ, въ тепл-то…

Стало совсмъ свтло, а насъ все не пускали… Морозъ, между тмъ, какъ будто усилился… Перезябшіе люди бгали по тротуару и жались другъ къ другу, какъ перепуганныя овцы…

Прохожіе, тепло и нарядно одтые, останавливались по ту сторону переулка и глядли на насъ съ любопытствомъ Да, впрочемъ, зрлище и было занятное: нкоторые изъ насъ выкидывали полуобутыми ногами такія па, что впору заправскому танцмейстеру…

Какая-то толстая барыня, прозжавшая переулкомъ, остановила противъ насъ своего кучера и громко спросила: