Мытарства
Шрифт:
Воздухъ сталъ удушливо-тяжелъ… Лампа едва горла, окруженная туманомъ… Всюду: на нарахъ, на полу, подъ нарами, вспыхивали огоньки папиросъ… Курили махорку, и дымъ этотъ, разъдавшій глаза, сплошной, удушливой волной плавалъ по «камер»…
Пораженный всмъ этимъ, я сидлъ и думалъ, что вижу все это не на яву, а во сн… До того странна, дика, безобразно ужасна казалась мн вся эта, невиданная мною до сихъ поръ, картина человческаго униженія.
Нары были раздлены, какъ лошадиныя стойла, желзными переборками, такъ что, когда я легъ, то голова и половина туловища скрылись въ этомъ стойл,
Я легъ навзничь, положивъ голову на покатую желзную подушку, похожую на монастырское «возглавіе», и сталъ слушать…
Волна общаго, сплошного гудящаго шума мало по малу начала стихать… Стали слышны отдльные разговоры, смхъ, ругательства, вскрикиванья…
Мн захотлось покурить… Я слъ въ своемъ стойл и заглянулъ въ другое, черезъ переборку, налво. Тамъ лежалъ на спин, закинувъ руки за голову, костлявый, сухой мужчина… Его тонкія, длинныя руки были голы… Грубая, срая, рваная рубаха висла клочьями… Очевидно, его сильно донимали наскомыя, потому что онъ ерзалъ какъ-то всмъ тломъ по нарамъ и сильно, точно опоенная лошадь, хриплъ, тяжелымъ астматическимъ хрипніемъ… Я глядлъ на него, и онъ тоже, съ своей стороны, уставился на меня широко открытыми, мутными, страшными глазами… Потомъ поднялъ руку, прохриплъ что-то и вдругъ страшно и дико закричалъ, забился всмъ тломъ, какъ подстрленная птица, въ припадк падучей болзни…
Ужасъ охватилъ меня… Я хотлъ вскочить и бжать, но не могъ, — точно меня кто приковалъ къ мсту… Блая пна клочьями показалась изъ его рта… Онъ страшно хриплъ и бился… Лицо у него сдлалось черно-багровое и какое-то невыразимо ужасное…
— Ишь его черти схватываютъ!.. — услыхалъ я вдругъ позади себя голосъ и, оглянувшись, увидалъ молодого, лтъ 17-ти мальчишку съ отталкивающе-нахальнымъ лицомъ и съ папироской въ зубахъ… — Нажрется винища-то, дьяволъ! Ткни ему въ морду-то!. Покою отъ него нтъ…
Онъ перегнулся черезъ перегородку и, схвативъ больного за волосы рукой, дернулъ въ сторону такъ, что голова стукнулась о перегородку. — Песъ поганый… дьяволъ! — добавилъ онъ злобно. — Убью, какъ собаку…
Меня какъ будто что-то рзануло по сердцу… Я отвернулся и упалъ ничкомъ въ свое стойло. Слезы подступили и сдавили горло… Расшатанные всмъ предыдущимъ нервы не выдержали… Не помня себя, я вдругъ заплакалъ, какъ бабау горькими, мучительными слезами…
V
Оглушительный звонокъ разбудилъ меня утромъ… Я вскочилъ и долго не могъ сообразить, гд нахожусь. Было еще совсмъ темно… Ночлежники, точно привиднія, нехотя поднимались съ своихъ логовищей и шли въ двери… Я слдилъ за выходящими, надясь увидать вчерашняго старика, но его не было… Вскор раздался второй звонокъ, и кто-то пронзительно громко закричалъ: «Эй! вонъ отсюда вс! живо!..» Толпа хлынула въ двери, и я вмст съ нею очутился на улиц…
На улиц было темно… Тускло и печально мерцали фонари… Подъ ногами трещалъ снгъ, и пронзительно дулъ холодный втеръ. Вышедшіе изъ ночлежнаго дома люди завертывались въ свои рубища и, какъ-то особенно жалко скорчившись, точно голодныя, забитыя собаки, разбгались въ разныя стороны.
Пробжавъ вмст съ другими до Яузскаго
— Куда идти?.. Господи, что теперь длать? — съ отчаяньемъ шепталъ я. — Погибъ, погибъ… А дома?.. Что теперь дома?.. что теперь дома? Жена, небось, ждетъ извстій… дти…
— Чего тутъ торчишь?!… п-ш-шелъ къ чорту! — раздался вдругъ позади меня грубый голосъ, и вслдъ затмъ я почувствовалъ ударъ въ спину, такъ что чуть было не упалъ. Обернувшись, я увидалъ городового. Онъ какъ-то злобно скалилъ зубы, намреваясь ударить меня еще разъ. — Пшелъ! — опять крикнулъ онъ. — Убью!..
Не дожидаясь повторенія, я отскочилъ отъ него и побжалъ налво, вверхъ по бульвару, глотая слезы и корчась отъ холода, самъ не зная, куда и зачмъ бгу.
Пробжавъ бульваромъ, я свернулъ въ переулокъ и наткнулся прямо на дворника, сметавшаго съ панели снгъ. Онъ взмахнулъ метлой и ударилъ меня по ногамъ. Я упалъ въ кучу снга, такъ что руки мои по локоть ушли въ него. Увидя это, онъ громко «заржалъ» отъ удовольствія. Я поднялся и, сдерживая слезы, спросилъ его: — За что ты меня ударилъ?
— Проходи, проходи! разговаривай тутъ! сказалъ онъ, подходя ко мн. — Вотъ я те еще трахну… сволочь!… золотая рота!… Куда бжишь-то? Небось, норовишь цопнуть что ни на есть…
— Гд Юсуповъ работный домъ? — задыхаясь отъ слезъ и трясясь отъ холода, спросилъ я.
Дворникъ подошелъ ко мн вплотную и заглянулъ въ лицо.
— А зачмъ теб этотъ домъ? — спросилъ онъ какимъ-то совсмъ другимъ голосомъ и, поставя метлу къ фонарному столбу, сталъ свертывать папиросу. Я объяснилъ.
— А это, другъ мой, будетъ у Красныхъ воротъ въ Харитоньевскомъ переулк… Вотъ здсь ступай, направо… не далеко… Да теперича еще туда рано. — Онъ помолчалъ, затянулся и спросилъ, глядя мн въ лицо:- Иззябъ?
Я ничего не отвтилъ и пошелъ было отъ него по указанному направленію.
— Эй, землячокъ, стой… погоди! — закричалъ онъ мн вслдъ. — Погоди чутокъ!..
Я остановился. Онъ юркнулъ въ ворота и минутъ черезъ пять вышелъ оттуда, подошелъ ко мн и сказалъ, протянувъ руку:
— Нако-сь теб гривну, попей чайку… Тутотко вотъ недалеча, за угломъ чайная есть… Погрйся. — И, говоря это, онъ, какъ-то торопливо и точно стыдясь, сунулъ мн въ руку гривенникъ и быстро отошелъ прочь.
Слезы сдавили мое горло.
— Спасибо теб! — крикнулъ я, чувствуя, что вотъ-вотъ разрыдаюсь, и побжалъ отъ него прочь…
VI
Придя въ чайную, я купилъ хлба, спросилъ чаю и слъ въ уголокъ, гд потемне, къ столу, на другомъ конц котораго, положивъ голову на руки, а руки на столъ, крпко спалъ какой-то, одтый въ хорошее пальто, человкъ.
Я съ жадностью выпилъ нсколько стакановъ чаю, полъ хлба и нсколько пришелъ въ себя. Было еще рано — половина седьмого, торопиться, значитъ, было некуда… Я закурилъ, взялъ потихоньку какую-то газетку и хотлъ было почитать, какъ вдругъ спавшій на другомъ конц стола человкъ поднялъ голову, пристально посмотрлъ на меня и сказалъ осипшимъ голосомъ: