Н А Бугров
Шрифт:
Он снова перекрестился, зажмурясь. Я стал прощаться с ним.
– Спасибо, что зашли! Вот что - приходите-ка завтра, в час, к Тестову в трактир, пообедаем. Савву позовите - ладно?
Когда Савва Морозов и я пришли к Тестову, Бугров уже сидел в отдельном кабинете у накрытого стола, два официанта в белом, как покойники в саванах, почтительно и молча суетились, расставляя тарелки с закуской. Бугров говорил одному из них, называя его по имени и отечеству:
– Дашь мне вино это рейнское - как его?
– Знаю-с!
– Здорово, Русь, - приветствовал он нас, а Морозов, пожимая ему руку, говорил:
–
– Не задержу...
– Отказал бы мне миллионы-то свои...
– Надо подумать...
– Я бы им нашёл место...
Согласно кивнув головою, Бугров сказал:
– Ты - найдёшь, честолюбец! Ну-тко, садитесь!
Савва был настроен нервно и раздражённо; наклонив над тарелкой умное, татарское лицо, он торопливо, дробной речью, резкими словами стал передавать рассказ какого-то астраханского промышленника о том, как на Каспии истребляют сельдь, закапывая в песок берегов миллионные избытки улова.
– А из этого можно бы приготовить прекрасный удобрительный тук, рыбью чешую превратить в клей...
– Всё ты знаешь, - вздохнув, сказал Бугров.
– А вот такие, как ты, сидят идолами на своих миллионах и ничего не хотят знать о нуждах земли, которая позволяет им сосать её. У нас химическая промышленность не развита, работников для этого дела нет, нам необходимо устроить исследовательский институт химии, специальные факультеты химии нужны... А вы, дикари...
– Ну, начал ругаться, - примирительно и ласково сказал Бугров.
– Ты ешь, добрее будешь!..
– Есть - выучились, а когда работать начнём?
Бугров попробовал вино, громко чмокнул и заговорил, глядя в бокал:
– Очень много ты, Савва, требуешь от людей, они от тебя меньше хотят. Не мешал бы ты им жить.
– Если б им не мешать, они бы и по сей час на четырёх лапах ходили...
– Никогда мне этого не понять!
– с досадой воскликнул Бугров. Помыслили праздные люди: откуда человек? Решили: от обезьяны! И - радуются!
С удивлением и горечью он спросил:
– Неужто ты веришь в эту глупость? Да - ведь если б это и правда была, так её надо скрыть от людей.
Савва взглянул на него прищурясь и - не ответил.
– По-моему, человека не тем надо дразнить, что он был скот, а тем, что был он лучше того, каков есть...
Морозов усмехнулся, грубо отвечая:
– Что ж, - помолодеет старуха, когда ты напомнишь ей, что она девкой была?
Ели нехотя, пили мало, тяжёлое раздражение Морозова действовало подавляюще. Когда принесли кофе, Бугров участливо спросил:
– Ты что, Савва? Али плохо живёшь? На фабрике неладно?
Круто повернувшись к нему, Морозов заговорил тоном старшего:
– У нас - везде неладно: на фабриках, на мельницах, а особенно - в мозгах!
И начал говорить о пагубном для страны консерватизме аграриев, о хищничестве банков, о том, что промышленники некультурны и не понимают своего значения, о законности требований рабочих и неизбежности революции.
– Разгорится она преждевременно, сил для неё - нет, и - будет чепуха!
– Не знаю, что будет, - задумчиво сказал Бугров.
– Жандарм нижегородский, генерал, дурачок, тоже недавно пугал меня. Дескать - в Сормове, на Выксе и у меня на Сейме - шевелятся рабочие. Что
– Ну, не так уж, - устало проворчал Морозов.
– Нет - так! Народ у нас - хороший. С огнём в душе. Его дёшево не купишь, пустяками не соблазнишь. У него, брат, есть эдакая девичья мечта о хорошей жизни, о правде. Ты - не усмехайся, - девичья! Я вот иной раз у себя на даче, на Сейме, беседую с ними, по вечерам, в праздники. Спросишь: "Что, ребята, трудно жить?" - "Трудновато".
– "Ну, а как, по-вашему, легче-то можно?" И я тебе скажу - очень умно понимают они жизнь. Может, не своим умом, а - научены, книжки у них появились, листочки из Сормова... Вот - Горький хорошо знает эти дела. Деньги берёт у меня на листочки. Я даю...
– Не хвастайся, - сказал Морозов.
– Нимало!
– спокойно возразил старик.
– Против меня это, но я - даю! Конечно - гроши. Но, ежели и ничтожные цифры в этом деле заметны, - что было бы, если б мы с тобой все капиталы пустили в дело это?
– Вот пусти-ка...
– А - что? Соблазн в этом есть. Это будет озорство, а в озорстве всегда соблазн есть.
И, постукивая кулаком по колену Морозова, наклонясь на стуле, точно для прыжка, он продолжал:
– Конечно - озорство, когда человек отказывается от себя самого, это я понимаю! Но - ведь отказываются, полагая, что тут - святость, праведность. Я таких знаю. И, может, даже глупости некоторых - завидую. Вот Горький рассказывал, что даже князь один, Кропоткин, что ли... Эх, разве не соблазн - сбросить с себя хомут...
– Чепуха всё это, Николай Александров, - сказал Савва.
Я внимательно наблюдал за Бугровым. Он мог выпить много и не бывал пьян, а тут он выпил лишь один бокал. Но лицо его болезненно разгорелось, болотные глазки, ярко позеленев, возбуждённо блестели. И, как бы задыхаясь, он говорил торопливо:
– Издревле человек чувствовал, что жизнь - непрочна, издавна хорошие люди бежали её. Ты сам знаешь - богатство не велика сладость, а больше обуза и плен. Все мы - рабы дела нашего. Я трачу душу, чтоб нажить три тысячи в день, а рабочий - тридцати копейкам рад. Мелет нас машина, в пыль, мелет до смерти. Все - работают. На кого же? Для чего? Вот что непонятно на кого работаем? Я - работу люблю. А иной раз вздумаешь, как спичку в темноте ночи зажгёшь, - какой всё-таки смысел в работе? Ну - я богат. Покорно благодарю! А - ещё что? И на душе - отвратно...
Вздохнув, он повторил иным словом:
– Отвратительно.
Морозов встал, подошёл к окну, говоря с усмешкой:
– Слышал я эти речи и от тебя и от других...
– Святость, может, просто - слабость, да она душе сладка...
Тяжёлый разговор оборвался, оба молчали. Он вызвал у меня странное ощущение: как будто в рот и в мозг мне патоки налили. У меня не было причин сомневаться в искренности Бугрова, но я не ожидал услышать из его уст сказанное им. Да, он и до этого дня казался мне человеком, жизнь которого лишена внутреннего смысла, идёт скучно, тёмным путём, покорно подчиняясь внешним толчкам привычных забот и отношений. Но всё-таки я думал, что человеческий труд высоко оценён и осмыслен удельным князем нижегородским.