На берегах Дуная
Шрифт:
— Хватит им и одной.
— Прекратить разговоры, — рассердился Аксенов.
Буканов резко выпрямился и — руки по швам — вытянулся перед майором. На его взволнованном лице кипело негодование, но в глазах таилось почтительное уважение к майору.
— Слушаюсь, отдать обе связистам, — бодрым голосом отчеканил он и лихо приложил руку к ушанке.
Связисты бросились помогать Буканову. Он отстранил их и сам, громыхая железом, отвязал канистры.
— Беспрерывно рвутся провода, не успеваю восстанавливать, — рассказывал старший лейтенант, — люди просто из сил выбились. На
С контрольной станции Аксенов связался с генералом Воронковым и доложил ему, что творится на дорогах. Генерал подробно расспрашивал, где и сколько застряло машин.
— Я насчитал больше двухсот. Только одно спасение — тягачей побольше, тракторов… Установить круглосуточное дежурство в самых трудных местах и перетаскивать машины. Хорошо бы на подъемах песку подсыпать, гальки, щебня. Тут как раз на дороге много ремонтного материала. И песок есть, и щебенка, и галька. Людей только, товарищ генерал, людей мало.
Связисты высыпали провожать майора. Буканов, видимо, успел с ними подружиться и что-то прятал под сиденье, воровато скрывая от Аксенова глаза.
Старший лейтенант уговаривал майора отведать горяченького супца, но Аксенов наотрез отказался.
— Спасибо, большое спасибо! — кричал вслед машине старший лейтенант. — Заезжайте, когда время будет. Угостим, по-связистски угостим.
— Что под сиденье прятал? — спросил Аксенов Буканова.
— Когда? — удивленно спросил шофер.
— Ночью, когда твоя машина горела, — улыбнулся Аксенов.
Буканов нахмурился и надавил на педаль. Машина рванулась, разбрызгивая ошметки грязи. Аксенов пожалел, что напомнил Буканову о загубленной машине. Шофер тяжело переживал потерю нового автомобиля.
— Этого я никогда им не забуду, — сквозь зубы бормотал Буканов, — четыре машины угробили, доберусь до Берлина — у самого Гитлера отберу, а грузовых штук пять прямо в колхоз отгоню… нацеплю гуськом и погоню.
Впереди серела унылая равнина. Пелена моросящего дождя грязным покрывалом окутывала горизонт. В стороне от дороги чернели огневые позиции артиллерийских батарей. Перед ними едва приметными точками копошились люди. Аксенов догадался, что это саперы устанавливают мины.
С запада из туманного неба вынырнула группа «юнкерсов». Они летели, прижимаясь к земле и выискивая цели. Где-то слева застучали зенитные пушки. Один бомбардировщик косо отвалил в сторону и, объятый пламенем, рухнул на землю. За ним окутались дымом еще три «юнкерса». Остальные врассыпную метнулись в стороны, беспорядочно рассеивая бомбы. В разных местах полыхали взрывы. Ни одна бомба не попала на артиллерийские батареи. Только по краям дороги дымились глубокие воронки. Буканов, не изменяя положения, спокойно вел машину.
— Нарвались, — улыбаясь, кивнул он в сторону дымных костров. — Поминай, как звали, и косточек не соберешь.
Аксенова удивило спокойствие шофера. Неужели он теперь не боится авиации?
— Что же ты не остановился? — спросил он Буканова. — Могли бы прямо в нас угодить.
— Ай, товарищ гвардии майор, — небрежно отмахнулся Буканов, — всякой бомбе не накланяешься. Эдак, ежели перед каждым фрицем останавливаться — и не доедешь до Берлина.
Аксенов
Показались крыши домов села Замоль. Здесь располагались штабы генералов Биркова и Афанасьева. Из черного зева подвала выглянула какая-то закутанная в шаль фигура и тут же скрылась обратно. На перекрестке машину остановил патруль. Аксенов показал документы и спросил, где штаб генерала Афанасьева. Солдат ответил, что на высотке, в километре от села.
Аксенов с первого взгляда узнал эту знаменитую высоту двести двадцать пять. Во время наступления она восемь раз переходила из рук в руки. Обильно политая кровью и истерзанная гусеницами танков, она, видимо, снова станет местом ожесточенных боев.
Генерал сидел за маленьким дощатым столом в тесном блиндаже. На его плечах топорщилась забрызганная грязью, непросохшая шинель. Гладко причесанная голова почти упиралась в бревенчатый потолок. Позади генерала виднелась постель, прикрытая серым суконным одеялом. На стене висел автомат и пониже него — каска с двумя большими вмятинами не то от пуль, не то от осколков. Афанасьев повернул к Аксенову полное лицо.
— Опять контролировать приехал, — подавая руку, шутливо проговорил он. — Ну, давай, Николай Сергеевич, нам не привыкать. Сам недавно в твоей шкуре был.
Генерал Афанасьев под Сталинградом был начальником оперативного отдела штаба армии и хорошо знал службу штабных офицеров.
— Ну, садись, рассказывай, что нового? — придвинул он майору колченогий табурет.
— У вас теперь самое новое, товарищ генерал, — ответил Аксенов, — на правом фланге противник выдыхается, а перед вами готовит удар.
— Да, готовит, черт бы его взял, готовит, — что-то обдумывая, пробасил генерал, — я только с переднего края. Тишина у него просто удивительная. Даже стрелять перестал. Все вот эти полмесяца, пока сижу я здесь, житья не давал, безумствовал. Артиллерия и минометы днем и ночью салят и садят напропалую. Результатов, правда, почти никаких, но покоя ни на минуту. Мои в землю влезли, ничем не достанешь. А последние два дня как вымерло все.
Генерал опустил голову на руки и всей грудью вздохнул. Аксенов увидел, что за последний год генерал здорово постарел. Мясистые щеки и подбородок с неглубокой ямочкой разрубали косые морщины. В глазах сквозили усталость и тревожное ожидание. Он курил папиросу за папиросой.
От НП командира дивизии к переднему краю вел глубокий, хорошо оборудованный ход сообщения. От него, как от центральной улицы, ответвлялись в стороны траншеи и ходы сообщения.
Аксенов привстал на земляную приступку и выглянул из траншеи. В неярких лучах предзакатного солнца снежные просторы, казалось, дымились легкими испарениями. На равнине, там, где проходила наша оборона, торчали обугленные остатки строений. Только снег, испятнанный чернотой, — и нигде ни одной живой души, ни одного признака движения. Глядя на это застывшее безмолвие, нельзя было подумать, что здесь, вот на этой равнине, располагаются тысячи людей, сотни пушек, пулеметов, минометов, танков и что здесь кипит сейчас сложная, напряженная жизнь.