На берегу незамерзающего Понта

Светлая et Jk

— Не нападай, Мила. Не трать силы.

— Да пошел ты! — полыхнула она последний раз и уронила лицо в ладони, драматично разрыдавшись.

Дмитрий Иванович взглянул на часы и, бросив на стол салфетку, поднялся.

— Подвезти или сам? — спросил он сына.

— Я большой мальчик, — ответил Мирош, чуть сощурившись. — Про академию забудь. Вот там я точно сам.

— Хотелось бы верить, что ты не только вырос, — сказал ему отец, проходя мимо, и похлопал по плечу. — Сегодня останусь в городе.

— Тогда до новых встреч, — поморщился Иван, не особенно этих самых встреч желая. Во всяком случае, не на своей территории. Мила, поверженная, полулежащая

на столе и выдыхающая со своими всхлипами жалкое: «Дима, Димочка», — зрелище ниже среднего, что бы она сама ни вытворяла годами в чаде полубезумия. Впрочем, бывает ли безумие наполовину?

Отец уехал, Мирош наперед знал, что ближайшие выходные они уже не увидятся. Дмитрий Иванович всегда возвращался этак набегами, получал свою дозу адреналина от жены и сваливал надолго, на недели, подчас на месяцы. Да и приезжал-то — повидать сына. И Мирошу все чаще приходило в голову, что из этого проклятого дома надо валить. С отцом можно видеться на нейтральной территории при желании. Видеть мать и, тем более, контролировать ее образ жизни, оберегая семью от ненужных скандалов, он не хотел. Со своей жизнью он пытался совладать сам. Как умел, не всегда толково.

Так и сейчас — в угаре чужой ссоры, ощущая только отвращение от одного вида недопитого кофе в чашке, на котором сосредоточиться было невозможно. Он сидел за столом и глядел вниз, изучая поверхность остывшего напитка, и не видел его. Ни черта не видел. Слышал только всхлипы на другом конце столовой.

— Ты просто охренеть какая стенка, — медленно произнес он.

Мила подняла голову и взглянула на него. Судя по взгляду, ничего не понимала или не слышала. И ясно было, что к концу дня она будет невменяемой от алкоголя. Пох*й. Лишь бы дома, лишь бы никуда не ходила.

— Говорят, за мужиком стеной жена стоять должна. Вот ты просто…

— Просто… — включилась она. — Ты не знаешь, каково в моей шкуре жить.

— И знать не хочу.

Бросил салфетку на стол, как несколькими минутами ранее отец. И покинул столовую. Переводить кислород вот так, не оставляя места сердцу, он не имел ни малейшего желания. И даже жить в половину его — не видел смысла. Лучше выгореть раньше, чем тлеть.

Солнце, между тем, никуда не делось. И Лорка, зажмурившись, сидел возле крыльца — домой его так никто и не загнал, ожидая пока хаски продрогнет. Но тот даже не думал начинать. Проводив взглядом старшего хозяина, отъехавшего несколькими минутами ранее, сейчас он с некоторым любопытством наблюдал за младшим, который стоял на крыльце с таким видом, будто бы его единственным желанием было опустить голову в чан с ледяной водой и остынуть. Солнце же остыванию не способствовало — пригрело по-весеннему, несмотря на то, что времени было еще не очень много.

— Кататься поедем? — хрипловато, не иначе от ветра, спросил Мирош собаку. Вряд ли пес понял, но ездить на заднем сидении, наполовину высунув морду вперед, к водителю, Лорка любил. Мирош некоторое время разглядывал его, едва ли толком видя, а потом рассеянно брякнул: — Ладно, жди. Пойду машину выгоню.

До улицы Новосельского добирался через пробки. Утро понедельника если чему и благоприятствовало, то исключительно их наличию. Лорка радостно свесил язык и только и успевал, что смотреть по сторонам. В выходные его с собой никто кататься не брал. Мирош, проспавшись в субботу, следующие сутки провел у Фурсы — соображали на двоих что-то новое, пока без стихов, что впоследствии вызвало у Ивана восторженное: «Хочу студийную запись». «Текст напиши сперва», —

прозвучало в ответ.

Одно из самых положительных качеств Влада: ненавязчивость. Если он и говорил, то исключительно по делу, потому и о пятничном инциденте не прозвучало ни слова. Фурса всегда был чист, в отличие от Мироша. Он даже алкоголь не употреблял ни в каком виде. Но в то же самое время не позволял себе ни осуждать вслух Гапона, находя ему оправдания, когда Мирош психовал, ни самого Мироша, хотя его-то явно не одобрял, попросту по-дружески беспокоясь, да и вообще никого другого из группы. Если самого себя он считал не более чем техничным гитаристом, то Ивана — по меньшей мере, кем-то вроде Пола Маккартни. Талантливому человеку, по его разумению, прощалось если не все, то многое, чем Мирош беззастенчиво пользовался, позволяя себе заявиться как ни в чем не бывало после любой выходки.

Ровно как в воскресенье.

Он подгонял время, стремясь его опередить. Чтобы выходные не тянулись бесконечной чередой часов до понедельника, когда появится хотя бы шанс отыскать Зорину. Там, на концерте под Дюком, он впитывал ее всю — лицо, руки, звуки голоса и клавиш. Тонкую шею, губы — наверняка мягкие, как у ребенка. И твердил про себя: «Академия имени Неждановой, академия имени Неждановой, академия, мать ее, имени Неждановой». Это маленькие принцессы учатся в музыкальных школах. Королева доросла до консерватории.

Ждал понедельника, как иные дети ждут Новый год. С некоторым любопытством и неистребимой верой в чудеса. Почему — черт его знает. Может быть, потому что волшебство уже случилось, когда она села в один с ним вагон, а потом, спустя несколько месяцев, оказалась пианисткой.

И какую ж пургу он метелил под тем чертовым Дюком! Шоу не удалось.

Включился инстинкт охотника.

Этот самый инстинкт и вел его туда, где можно было ее найти. Пока не понимал, для чего. То ли Гапона выгнать взашей, а за его инструмент усадить ее. То ли наметил себе новую высоту — с фамилией Зорина. И в то же время понимал ясно: «моя» — это не фигура речи. Он так ее чувствовал.

Впереди вдоль дороги в глаза бросился собор Святого Павла. И саму дорогу перечеркивали трамвайные пути.

— Приехали, Лорка, — сообщил Мирош, сворачивая к парковке перед академией. Лорка завозился сзади и шумно засопел носом. Часы показывали чуть больше десяти утра. И вариантов, представлявшихся Ивану Мирошниченко оптимальными в данном конкретном случае, было два. Сидеть здесь и ждать, когда Зорина появится — появится же когда-нибудь, раз тут учится. Или зайти внутрь, осмотреться и, вероятно, наведаться в деканат, например. Первый вариант, возможно, был более жизнеспособен ввиду того, что не вызывал опасений быть посланным, по крайней мере, деканатом. Но жажда деятельности делала просиживание в машине малопривлекательной перспективой.

Решение подсказал Лорка, засуетившийся между сиденьями, переступая с лапы на лапу. Псу не терпелось размяться.

— Одно не исключает другого, — хмыкнул Иван, вышел на улицу, наклонился, заглянув в салон, и сказал: — Сидеть смирно и ждать. Скоро буду.

Прозвучало почти издевательски. Собачьи глаза сделались несчастными и смиренными.

Мирош попал в перемену. «Козы консерваторские», равно как и «козлики», сновали по зданию, переговариваясь между собой и создавая развеселое академическое многоголосье. От обычных студентов эти отличались тем, что некоторые из них были с музыкальными инструментами. Благоговения не внушало. Но весело почему-то стало.