На безымянной высоте

Черняков Юрий Веняаминович

Безухов так и застыл с неприкуренной папиросой во рту. Но Шульгин уже занимался другим: теперь он изу­чал свои бумаги и будто забыл о нем.

— Товарищ капитан! — потревожил его старшина. — Только вроде на то мы и разведчики, чтобы наблюдать, кто и чем дышит возле линии фронта... Вроде этого по­ляка... Или я не прав и это опять же ваше дело?

— Это наше общее дело, — холодно ответил Шуль­гин, вставая. — Идите, товарищ старшина, идите... Вы все поняли?

— Да. Понял... — кивнул Безухов. — Как не понять.

8

Михаил

Лопатин тем временем подходил, слегка при­гнувшись, к ограде хутора — чистенького беленого доми­ка, с традиционным гнездом аиста на столбе.

— Ева, здравствуй, Марек дома? — негромко спросил Михаил женщину, возившуюся в огороде.

Она взглянула на него из-под руки, узнав, обрадова­лась ему и проворно подошла к ограде.

— Дома, дома... Заходи, Миша, — сказала она по-рус­ски с ощутимым польским акцентом. — Мы тебя второй день ждем.

— Да я помню, не забыл, крышу-то у вас не доделал...

— Это успеется... Марек, поди сюда, Миша к нам при­шел!

Марек, пожилой, сухощавый, седой, лет на пятнад­цать старше супруги, вышел из дома, приложил руку ко лбу, вгляделся.

— Заходи, Миша, — сказал он, — разговор будет.

— Нет. Сначала закончу, что начал. — Михаил кив­нул на крышу дома, требующую ремонта.

Еще через некоторое время он уже чинил крышу, осед­лав конек, с топором в руках, во рту гвозди. Чувствова­лось, что делает он это с удовольствием.

Через полчаса Ева снова позвала его снизу:

— Миша, ладно, иди вечерять, в другой раз додела­ешь...

— Заканчиваю... — кивнул разведчик.

Минут через десять он вбил последний гвоздь, спус­тился вниз, вошел в дом. В горнице, как всегда, было чи­сто, прибрано, на столе постелена белая льняная скатерть, дом заполнен приятным запахом горячей снеди. Михаил развел руками, снова вышел во двор, там умылся, потом, вытирая руки полотенцем, вошел.

— Что за разговор, Марек? — спросил он, присажи­ваясь на крепкий старинный стул.

— Офицер тут недавно ваш наведывался, — сказал Марек. — Расспрашивал про всякое разное, как, мол, живем... И почему гостей принимаем... И еще откуда так хорошо русский язык знаю. Назвался капитаном Ивановым. Думал ввести в заблуждение... Но мы тут всех русских офицеров уже знаем. Это капитан Шульгин из особого отдела, я правильно говорю? Он пытливо уставился на Михаила.

— Ты б его угостил, — уклончиво посоветовал Миша. — Своей пшеничной. Язык бы развязался, а вопросы бы закончились.

— Налил, — кивнул тот. — Он похвалил. Мол, и самогон у вас совсем русский, и картошка рассыпчатая, и капуста с клюквой как в его родном Липецке у тещи... Очень вкусно, говорит. Только вы, говорит, будьте поосторожнее. Здесь, мол, много всякого сброда шатается. Будто мы

сами не знаем... К вам, спрашивает, они заходят? Да тут всякие заходят, говорю, ваши тоже бывают. Я им в документы не смотрю. Не мое это дело. Короче, отвечает, я слыхал, сюда к вам власовцы наведываются, вот и предупреди, когда они в следующий раз придут. Если жить хочешь... — Хозяин помолчал, потом спросил: — Он же не просто так ко мне приходил. Верно?

— Когда? — спросил Михаил, поймав испуганный взгляд Евы. — Когда придут эти власовцы? Знаешь или нет?

— Не знаю... — сокрушенно признался Марек, и снова налил себе и хотел налить Михаилу. Но тот прикрыл стакан ладонью. — По-разному ходят. Когда как. То их недели нет, то через день шастают. Сплошной линии фронта здесь все еще нет, сам знаешь... А попробуй им отказать, если они по-нашему, по-русски просят. Если «шмайсер» в окно тычут — открывай!

— Вот сам и подумай, — сказал Михаил. — Они предатели, понял? Так тебе виднее, как свою шкуру спасти, нет? Ну все? Это все твои секреты?

Ева вдруг заплакала, встала перед ним на колени, что-то заговорила по-польски, стала целовать руки Михаилу, тот поднялся, попятился.

— Это с чего она вдруг? — растерянно спросил он хо­зяина.

— Внучка Марыся у нас здесь в погребе сидит, — сум­рачно сказал пан Марек. — От всех прячем. Четырнад­цать лет только. Ночью с нами спит, а днем внизу отси­живается. От всех вас, — добавил он почти враждебно. — Сын наш погиб, невестка неизвестно где... Задубеешь там в погребе. Вот и заболела, температура поднялась, ле­карств никаких, не знаем, что и делать. Идем, Миша, покажу.

Они вышли во двор. Уже темнело. Подошли к погре­бу, хозяин оглянулся, прежде чем открыть огромный ам­барный замок.

Спустились вниз, посвечивая ручным фонарем.

Михаил увидел там девочку — с закрытыми глазами, потную, дрожащую, несмотря на накинутый овчинный тулуп и ватное одеяло. Она была острижена наголо — короткий бобрик бросался в глаза под сдвинувшимся меховым треухом.

Старик погладил ее по голове.

— Марусенька, внученька, — прошептал он по-рус­ски, — это я, твой дедушка. — И обернулся к гостю: — Вот теперь, Миша, ты все мои тайны знаешь, других, счи­тай, нету.

* * *

В окуляре оптического прицела немецкого снайпера Рихарда Кремера — белесого, не по-здешнему загорело­го, как это бывает только от постоянного пребывания на жарком солнце, — было видно, как шевельнулись еловые ветки возле позиций русских, и он сразу напрягся, отста­вив в сторону свой термос, из которого только что пил кофе.

Пока он лишь присматривался. Прежнего русского снайпера он застрелил несколько дней назад, и с тех пор на него никто не охотился.

* * *