На безымянной высоте

Черняков Юрий Веняаминович

...Сержант Степан Каморин и старшина Иван Безу-хов ползком, не поднимая головы и прячась за кустами и складками местности, пробирались к снайперскому сек­рету — небольшому окопу, спрятанному под густой, раз­лапистой елью. И буквально свалились на головы тех, кто там сидел. Их было двое: разведчик Прохор Полунин и еще один солдат, помоложе, плосколицый и узкоглазый, немного растерянный, и со снайперской винтовкой в руках.

— Рядовой Василий Ильгидин! — громко доложил он старшине и вскочил, пытаясь встать во весь рост, но Сте­пан

Каморин тут же сбил его с ног и навалился, пригнув к земле.

— Только тихо, — сказал он. — Опять забыл, где на­ходишься? Ты в секрете, понял? На самой что ни на есть передовой. А здесь честь не отдают и не рапортуют. Здесь, чтоб ты знал, как в бане — все одного звания. Я правиль­но говорю, товарищ старшина?

— Все верно, Степа, — кивнул Безухов. — Так это и есть твой меткий стрелок из тайги? — И обратился к Ильгидину: — Это ты белке в глаз попадал?

— Тот самый, не беспокойся, — хмуро сказал за него Степан Каморин. — А вот человеку в грудь или в голову попасть никак не может... Ему легче десять белок зава­лить, чем одного человека.

— Это как? — не понял Безухов.

— Сам не понимаю. — Степан пожал плечами. — Уж такую позицию ему подобрали, сам бы давно немца шлеп­нул, если б мог... Вот бьюсь с ним, бьюсь который день... В бинокль немца высмотрю, вот же он, говорю, неужели не видишь? Вижу, говорит. Ну так стреляй! А он пока по­чешется, пока прицелится... Уже три раза упустил.

— Четыре, — поправил его Прохор. — Полчаса на­зад — четвертый.

— Не успеваю, однако, — виновато вздохнул Ильгидин, отводя взгляд. — Оптический прицел мешает, никог­да не пробовал.

— А белки твои или там соболи — они тоже ждали, покаты прицелишься и патрон в патронник дошлешь? — не выдержал Степан.

Тот виновато вздохнул.

Старшина молча взял у Степана бинокль, всмотрелся:

— Где его искать?

— Две березки на десять часов. Развилку видишь? — подсказал Степан. — И там бугор слева, вроде муравей­ник... Вот позицию выбрал, и не подумаешь... Ведь, ка­залось бы, зажрут муравьи!

— Чем-то намазался, не иначе, — предположил Про­хор. — До войны еще слышал, есть, мол, у немцев такая жидкость от блох, клопов, тараканов, муравьев и прочих комаров. Намажешься, говорят, и вся эта живность от одного запаха разбегается. А русский человек разве когда додумается?

— Ну. Он лучше будет этих блох ловить и клопов да­вить, чем мозгой пошевелит, — согласился Степан.

— Нет, если ему прикажут, он, может, и получше что придумает, — не согласился Прохор. — А раз приказа нет, какой с нас спрос?

Безухов молча вглядывался в окуляры бинокля. Из-за низкой тучи выглянуло солнце, и сразу что-то блесну­ло ему в глаза.

— Кажется, вижу его... Вроде оптика блеснула.

— Ну! — возбужденно воскликнул Степан и подтолк­нул Ильгидина. — Вася, на тебя вся Россия смотрит! Не тяни давай, мать твою так, герой труда на мою шею, да стань ты наконец боевым

героем!

— Целься над оптикой, прямо в лоб влепишь! — по­советовал Прохор.

Ильгидин, до этого слушавший разговор с приоткры­тым ртом, поспешно приложился к прицелу.

— Да вот же он, — возбужденно шептал Степан. — Вижу... За листвой... Белобрысый такой. Жует что-то. Перерыв устроил, что ли, пьет свой утренний кофий из термоса... Видишь, нет?

— Вижу, — едва прошептал Ильгидин. И выстрелил.

Они замерли, приникли к земле. Потом Иван Безу­хое молча снял свою пилотку, приподнял над окопом, и тут же ответный выстрел сбил ее на землю. Степан Каморин поднял ее, присвистнул. Пуля прошила звездочку, сбив с нее всю эмаль.

— Это тебе, Вася, не победные рапорты вождю пи­сать! — Степан сплюнул.

— Я вам, товарищ старшина, другую, новую доста­ну! — извиняющимся тоном сказал Ильгидин.

Безухов только отмахнулся, молча глядя на незадач­ливого стрелка.

— Так в чем дело, красноармеец Ильгидин?

Тот покаянно вздохнул. Потом неожиданно всхлип­нул, вытирая слезы.

— Не хотел я воевать, — сказал он негромко. — Со­всем, однако, отказывался на войну идти. Нельзя мне людей убивать, нехорошо это. Не могу в лик божий стре­лять.

— Я ж говорил — старовер! — не выдержал Прохор. — Или хуже того — сектант.

— Помолчи! — строго сказал Безухов. — Это у кого божий лик? — не понял он. — У фашиста?

— Каждый человек создан по образу и подобию... — как по писаному сказал Ильгидин и перекрестился дву­мя перстами. — А он человек, как все мы. Белку могу стре­лять, человека не могу. Пусть лучше он меня убьет, а я в него стрелять не стану.

— Тьфу! — Степан снова от возмущения сплюнул.

— В боях участвовал? — не выдержал Прохор.

—Да...

— Значит, вокруг тебя товарищи погибали, а ты точ­но так же в белый свет как в копеечку стрелял? — не от­ставал Прохор.

— Нельзя отвечать злом на зло, — качал головой Ильгидин. — От этого оно только умножается. Что мы и ви­дим вокруг себя...

— А что ты других обманывал — не зло? — сощурился Прохор.

— Бог это видит: я обманываю только убийц, — по­нурил голову Ильгидин. — Пусть даже обманутых и не­вольных. И пусть лучше меня расстреляют, чем я убью человека... Не могу, поймите, не могу убивать человека.

— Это мы, твои товарищи, убийцы? — не выдержал Степан.

— Полегче, — сказал Безухов, вовремя перехватив его занесенную руку. — Сам со своим Богом разберись сна­чала...

— Как же ты, милый, с такими мыслями в армию по­пал? — покачал головой Иван Безухов, на минуту даже забывший, что он здесь старшина, то есть старший по званию.

— Наверняка заставили, — вполголоса сказал Про­хор. — Слыхал я про таких. Штрафротой им угрожают, если отказываются. А еще семью грозят посадить. Неко­торые до конца стоят, другие, вот как он, соглашаются.