На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове
Шрифт:
– Извини, Микола, но в голове у тебя мешанина.
– А ты уважь, поясни, раз такой грамотный.
– Был уже в нашем полку один грамотей, - напомнил Сичкарь.
– Га!
– обрадовался Башибузенко.
– Верно, имелся такой коммунист в кожаной куртке. Казак из Бердичева. К лошади подойти опасался, в тарантасе ездил. Вот он про сладкую общую жизнь расписывал. Иной раз даже любопытно послухать было.
– Комиссар?
– Может, и комиссар, черт его знает, как он назывался. К командиру полка был приставлен. Только вскорости кокнули его.
– Как
– Обнаковенно, пулей. Она ведь дура, чинов-званий не разбирает, - в глазах Башибузенко появился холодный блеск.
– Ребята гутарили: и бой-то не ахти какой был, а вот нагнала его пуля. Не приживаются у нас посторонние. Не ко двору.
– Спасибо тебе, Микола, за угощение, за приятные разговоры, - насмешливо поклонился Леснов.
– Чем богаты, тем и рады, не обессудь, - в тон ему ерничал Башибузенко.
– А задам я тебе, друг любезный, такой вопрос: если меня комиссаром в твой эскадрон направят, ты как?
Рука Миколы невольно потянулась к затылку. Помедлил с ответом:
– Га? На что нам комиссар? За мной, за хлопцами надзирать и начальству о наших грехах докладывать?
– Читать ты умеешь?
– Да уж разберу как-нибудь.
– А еще читающие есть в эскадроне?
– Человек пять.
– Так вот, надзирать за тобой я не стану, а насчет коммунистов и большевиков мы бы потолковали. Книжки бы почитал вам, статьи товарища Ленина... А в самом крайнем случае, если зарвешься, тогда уж того...
– Стукнешь?
– повеселел Башибузенко.
– И стукну. По-товарищески.
– Это у тебя получается.
– Да не рукой: от удара проку немного, - поморщился Леснов.
– На тяжелое слово не поскуплюсь.
– А что, хлопцы?
– обратился к своим Башибузенко.
– Веселый скубепт, га?! Примем его?
– Грамотный лишним не будет!
– Взять легко, потом не отделаешься...
– Парень самостоятельный, за себя постоит! Башибузенко громыхнул кулаком по ящику. Дождавшись, когда все смолкли, произнес серьезно:
– Лучше ты, чем другого пришлют... Приходи, не обидим, мое слово надежное! Скажи там начальству, что я согласный.
– Скажу, - твердо ответил Леонов.
И все кавалеристы, как по команде, повернулись к нему. Люди смотрели на него совсем не так, как минуту назад: с любопытством, с пристрастием разглядывали худого, беловолосого парня, еще чужого и непонятного, но уже ставшего вроде бы членом их боевой семьи.
Роман почувствовал: надо снять напряженность. Протянул руку к ножнам, зажатым между коленями Башибузенко:
– Ну и шашка у тебя, Микола. Громадная и прямая, как палка.
– Эх ты, скубент, совсем это даже не шашка, - снисходительно пояснил эскадронный.
– Ну сабля.
– И не сабля. Палаш называется. Этим палашом меня мадьярский офицер наискось по спине рубанул. Двух Башибузенков из одного хотел сделать, да конь у него шарахнулся. А я того мадьяра из карабина достал. Урядник после боя палаш мне принес. Вот, мол, Микола, где твоя гибель таилась. Пока этим палашом владеешь, никакая тебя смерть не возьмет. С тех пор палаш всегда при мне. Есть такие
– Вера помогает человеку, - согласился Лесков.
– Вот я и верую!
– Микола уважительно и ласково погладил большую, тускло поблескивающую рукоятку.
6
Лишь на исходе третьих суток, поздно вечером 5 декабря, поезд прибыл наконец в Новый Оскол. Климент Ефремович, изнывавший от нетерпения, первым спрыгнул с подножки. За ним - Щаденко.
Здесь чувствовался порядок. Станция оцеплена кавалеристами, перрон и освещенный вокзал пусты. Ни беженцев, ни любопытствующих зевак. Морозный ветер нес из темноты запах дотлевавших пожарищ.
Придерживая шашку, подбежал командир в длинной шинели, представился:
– Комендант буденновского штаба Гонин. С приездом!
– Чем порадуете?
– спросил Ворошилов.
– Товарищ Буденный находится в Велико-Михайловке, в пятнадцати верстах отсюда. Ждет. Сани готовы.
– Не поморозите нас?
– Сена положили, тулупами укроем.
– Белых поблизости нет?
– Бродят на дорогах остатки. Но у нас охрана: полсотни сабель и пулемет.
– Хорошо, товарищ Гонин, давайте сани поближе. Комендант махнул рукой. Из-за станционного здания вылетела тройка орловских рысаков, развернулась лихо, замерла как вкопанная. Только рослый коренник гнул могучую шею, правым копытом бил землю, рвался в стремительный бег, на простор.
Гонин улыбался, довольный.
С прибытием поезда станция ожила. В конце состава раздавались хриплые голоса бойцов, ржали лошади: выгружался эскадрон Башибузенко. На перроне, поеживаясь от холода, строились московские добровольцы. Им предстояло идти в Велико-Михайловку пешком.
Убедившись, что все в порядке, Климент Ефремович отправил Щаденко доложить Егорову: можно ехать.
Забежал в купе к Екатерине Давыдовне:
– Ты пока здесь... На станции типография, которую буденновцы еще в Воронеже у белых отбили. Посмотри печатную машину, шрифты. И вообще - займись, газетой.
– Хорошо, Клим.
– Завтра или послезавтра потребуется напечатать приказ номер один по Первой Конной армии. В виде листовки.
– Как только пришлешь текст...
– Вот и все, - он прижался щекой к плечу жены, замер на несколько секунд, будто впитывая надежную теплоту. Повернулся резко и пошел не оглядываясь. Ему трудно было расставаться с Катей, даже на короткое время.
Из соседнего вагона появился рослый Егоров в офицерской папахе, в добротной шинели, перехваченной портупеей. Под сапогами размеренно скрипел снег. Среди разномастно одетых людей, не соблюдавших никакой формы, Егоров словно бы олицетворял незыблемость и необходимость армейских порядков, и это внушало невольное уважение. При виде его бывалые вояки застегивали пуговицы, поправляли шапки, опускали поднятые воротники. Климент Ефремович поймал себя на том, что сдвигает кобуру, съехавшую на живот. Усмехнулся: даже на него действует Александр Ильич. Воистину военная косточка!