На бывшей Жандармской
Шрифт:
«Что они там делают?» — с недоумением подумал Федя. И вовсе было непонятно, почему отец сказал матери:
— Какая ты догадливая… А теперь и перекусить можно.
Проснулись младшие ребята. Лишь маленький Миша продолжал крепко спать, раскинув ручонки.
— Папа пришел! Папа! — обрадовались Марийка с Сережей, вскакивая с постелей.
— Вот они, грузди! — Иван Васильевич широко раскинул руки, подхватил ребят и начал кружить по комнате, приговаривая: — Сели-сели в карусели и пое-ха-ли…
— Не до вас папке.
— Не сердись, рано еще им знать про наши беды.
— Ужин остынет.
— Будете со мной ужинать? — обратился Иван Васильевич ко всему семейству.
— Будем, будем.
За окном стояла черная предрассветная темнота. Чуть накрапывал дождь.
„Куда увели папку?..“
Крепко спится перед рассветом. На широкой деревянной кровати посапывали ребята. Засыпая, Федя слышал, как отец, лежа в постели, рассказывал матери шепотом что-то про аресты и обыски. Слышал, как вздохнула мать, перевернулся на другой бок и заснул.
Разбудил его громкий стук в дверь. Кто-то ударил по окнам, зазвенели и посыпались стекла. С улицы донеслись крики, ругань.
Отец метнулся с постели и, одеваясь на ходу, кинулся к двери.
— Ма-ам, страшно, — заплакали перепуганные Марийка с Сережей.
— Не бойтесь… Ничего не бойтесь, я с вами, — пыталась успокаивать их Александра Максимовна. Губы у нее дрожали.
Выставив вместе с петлями двери, в дом ворвались вооруженные люди, белочехи и казаки. Остальные заглядывали с улицы в разбитые окна.
Из-за косяка сеней то и дело высовывался бывший околоточный надзиратель Мошкин. При Советской власти он сменил мундир на незаметный серый пиджак и при встречах с Кущенко старался улизнуть куда-нибудь в переулок. Теперь не трудно было догадаться, что ночной налет не обошелся без его участия.
— Вот где он! — окружили налетчики Ивана Васильевича.
— Где же мне ночью быть, как не дома? — усмехнулся Кущенко. Он стоял босиком в серой косоворотке и казался спокойным.
Федя прижался к отцу и обхватил его руками, словно хотел защитить от врагов.
— Ты Кущенко? — вплотную подступая, рявкнул старый подхорунжий.
— Именем закона ты арестован!
— Какого закона? — с усмешкой спросил Иван Васильевич.
— Не рассуждать! — еще громче рявкнул казак, который, очевидно, был здесь за старшего. — Сдать оружие и документы Совдепа!
— Документы я дома не храню. А оружие… Отойди-ка, Федор, — отстранил он мальчика, сам направился из кухни в горницу.
— Куда?! — кинулся за ним подхорунжий.
— Не бойтесь, не сбегу, — обернулся в дверях горницы Кущенко. — Там у меня
Мать сидела на кровати, прижимая к себе детей. Иван Васильевич наклонился к жене:
— Береги детей. Я вернусь, — шепнул он, доставая наган. Федя ни разу не видел, чтобы отец прятал под подушкой оружие.
— Возьмите, больше у меня ничего нет.
— А мы проверим, есть али нету, — осмелел Мошкин, вылезая из сеней.
— Пусть одевается, — буркнул подхорунжий. Он рассматривал на стене семейные фотографии. Остальные бесцельно толкались по всему дому в ожидании дальнейших распоряжений. Глухо звякали о пол, о косяки казачьи шашки.
— Одевайся! Понял? — угодливо подхватил Мошкин.
— Понял… Пока люди неглупым считают…
— Ты у меня поогрызайся! Живо шевелись! — подхорунжий со злостью выругался.
— Вот что, господа. Вы не на улице, не в кабаке, а у меня в доме. Прошу вас вести себя как следует и не выражаться. Здесь женщина, дети. Если пришли по делу, выполняйте, что вам приказано. Слышите, вы?! — говорил Иван Васильевич спокойно, но резко.
Налетчики на минуту даже растерялись, смолкли. Они не ожидали такого.
Кущенко прошел в горницу, простился с женой, с детьми и двинулся к выходу.
— Ведите, куда велено, я — готов…
— Может, связать, Матвей Кузьмич? — подскочил к подхорунжему бывший околоточный, вытаскивая из кармана сыромятный ремень.
Кущенко отстранил его с дороги и первым вышел из дверей. Налетчики двинулись за ним. Мошкин остановился, что-то подумал, махнул рукой и вышел последним.
Федя с матерью долго смотрели вслед. Отец шел с непокрытой высоко поднятой головой, зажав кепку в руке. Впереди, по бокам и позади шли казаки и белочехи. Бывший околоточный замыкал шествие.
«Куда увели? Зачем? И почему отец так спешил уйти из дома? Ведь его не торопили…» — раздумывал мальчик, глядя в синеву рассвета.
— Что же будет? Чем все кончится? — шептала мать, укладывая в постель перепуганных ребят. Потом взяла Мишу на руки и села на лавку возле разбитого окна. Она не плакала. Лицо ее казалось каменным.
Сундук в сенях…
Как только конвой скрылся за углом, к дому пробрались друзья Ивана Васильевича — заводской коновозчик и кузнец Степан.
— Вы тут живы? — окликнул Аким Иванович, озираясь по сторонам.
— Мы-то живы. А самого увели…
— Видели… Сегодня многих увели. Обыскивали?
— Не успели…
— Значит, не все потеряно, — подбодрил Аким Иванович. — Степан, слетай-ка давай. Да посторожись, могут еще явиться…
Кузнец ушел. Мать коротко рассказала обо всем, что произошло на рассвете. Коновозчик угрюмо слушал и молчал.
Степан вернулся быстро с лошадью, запряженной в глубокую телегу. В таких телегах обычно возили сыпучие клади.