На бывшей Жандармской
Шрифт:
Мать засветила лампу, с которой обычно лазили в подпол за овощами и квасом, и поспешно вышла в сени.
— Подсобите-ка мне, мужики.
Федя видел, как были сняты с сундука ведра и горшки. А дядя Аким со Степаном приподняли тяжелую крышку и стали доставать со дна сундука, из-под вороха тряпья, винтовки. Мать быстро заворачивала каждую из них в старую одежду.
Степан укладывал оружие в телегу.
— Надо поглядеть, чтобы какой недобрый человек врасплох не захватил.
—
— Беги, сынок. Да гляди, не зазевайся. Если эти изверги еще появятся, упредишь.
С перекрестка видны обе улицы. Кроме коров, которых хозяйки отправляли на пастбище, — никого. Над крышами домов подымались голубоватые дымки. Первый летний день обещал быть погожим.
Чтобы не так заметно было, что он на карауле, Федя принялся играть в ножик. А сам то и дело подбегал к воротам и заглядывал в дырку возле скобы.
Во дворе все еще возились возле телеги. Мать носила дрова из-под сарая, дядя Аким складывал их на воз.
«Ну и сундук! — удивлялся Федя, оглядывая улицу. — Кабы знать раньше, когда играли в красногвардейцев, — взял бы себе одну. Командир все-таки…»
Размечтался Федя и не сразу заметил, как из-за угла появились трое вооруженных. В одном Федя узнал подхорунжего, который приходил этой ночью за отцом. А с ним околоточный Мошкин и белочешский офицер.
Федя растерялся. Что делать? Бежать к воротам? Догадаются. Он принялся кидать камешки в крапиву возле огорода, искоса поглядывая на подходивших.
Как предупредить мать, дядю Акима, Степана?.. Наконец, он сообразил. Подбежав к окошку, Федя громко закричал, чтобы услышали во дворе:
— Эй вы, Марийка, Сережка! Сидите и не выглядывайте! Скоро мама придет! — хотя брат и сестра не показывались вовсе, наревелись на рассвете с перепуга и уснули.
А трое уже подошли к перекрестку и почти возле самых окон остановились закурить.
— Матери-то, говоришь, дома нету? — спросил Мошкин, услышав Федин крик.
— Нету, господин околоточный надзиратель! — громко ответил Федя. — Папку пошла искать…
— Гм… Папку искать? Пущай поищет… — они о чем-то поговорили между собой и разошлись в разные стороны. Офицер направился к станции, Мошкин, покручивая ус, зашагал к своему дому, а подхорунжий пошел вдоль улицы.
Когда все трое скрылись из вида, Федя открыл калитку, нагруженная телега, выглядела возом наколотых дров, перевязанных веревкой, чтобы не рассыпались. Мать стояла на крыльце, прижав руки к груди. Степан сидел на возу, а дядя Аким словно застыл возле телеги. Все смотрели на Федю.
— Казак и околоточный подходили… Ушли, — еле выговорил он.
— Слышали мы… — прошептала мать. — Погодите чуток, мужики, пусть
— Э, Максимовна, бог не выдаст, свинья не съест. Степан, трогай! — коновозчик открыл ворота, и воз выкатился на улицу.
Федя прошел в горницу, посмотрел на спящих ребят, на разбитые окна, на отцовскую трубку, забытую на столе, и ему стало так горько и тоскливо. Он вышел в сени, сел на крышку опустевшего сундука и заплакал, вздрагивая всем телом.
Поджаристый калачик
Долго плакал Федя и не слышал, как подошла мать. Только почувствовал на своей щеке ее теплую ладонь.
— Что ты, сынок? Не пристало нам слезы лить. Ну, будет, будет, хлопец.
При слове «хлопец» Федя заплакал навзрыд. Мама никогда не называла его «хлопцем»…
Александра Максимовна обняла сына и принялась покачивать его, как маленького.
— Поплакал и хватит. Умойся холодной водичкой и подсоби мне. Отец там поди голодный…
Последние слова матери заставили его подняться. Все еще всхлипывая, он принялся за свои утренние дела: наколол щепы на растопку, принес на коромысле воды из колодца. Потом спустился в подпол, достал картошки и задвинул чугунок к самому пламени.
На печи, возле трубы, стояла закрытая шубой глиняная квашонка. Для нее мать выскребла в сусеке всю муку. Александра Максимовна то и дело поднималась на приступку и стучала по квашне пальцами, чтобы узнать, докуда поднялось тесто. И поминутно заглядывала в окно. При виде подходившего коновозчика кинулась ему навстречу.
— Все в порядке. Захоронили, что ни одна собака не сыщет, — ответил Аким Иванович на ее немой вопрос. — А у тебя как дела?
Вместо ответа Александра Максимовна сняла с печи квашню и выкатала на столешницу подошедшее тесто.
— Ладно. Теперь крути калачи, — коновозчик уселся на лавку.
Когда калачи были готовы, Аким Иванович оторвал от газеты узенькую полоску и мелкими буквами старательно вывел на ней несколько слов химическим карандашом. Затем скатал бумажку в тугую трубочку.
— Вот, — закатай в калач, в тесто прямо. Пусть знает, что из сундука все вывезли и спрятали. Чтобы там на допросе у них на крючок не попался. Готово? Посади этот калачик поближе к загнете, к жару, чтобы поприметнее был. Да гляди, не перепутай.
Мать все делала, как подсказывал Аким Иванович.
— Теперь подумаем, кого к Ивану послать. Чтобы ловчее получилось, без ошибки, — задумчиво проговорил Аким Иванович, когда румяные калачи «отдыхали» на хлебной скатерти. Калач с запиской был зажаристым, с коричневой аппетитной корочкой.