На бывшей Жандармской
Шрифт:
— Я пойду, кто же больше? Вам нельзя, заберут, скажут заодно с ним. А жене сподручнее, — и мать стала поспешно доставать из комода кофту и платок.
— Не спеши, Максимовна, как бы не сплоховать. Кто знает, что у них на уме: позубоскалят над тобой, а к нему не пропустят. И такое может быть…
— Пошлите меня к папке, — вызвался Федя. — Я ему про все и про винтовки расскажу…
— Тихо ты! — прицыкнул на него Аким Иванович. — Прыткий больно. Забудь о том, что видел. — А что, Максимовна, — вдруг оживился
— Федюньку?! — испугалась мать. — Да ведь мальчонка…
— В том-то и дело, что мальчонка. С него и спрос невелик: на свиданку пришел к отцу. А парень он смекалистый…
— Ладно, иди, Федюня. Тебе, пожалуй, и правда ловчее будет. Выручай, хлопец, — тихо сказала мать. И Феде захотелось поскорее увидеть отца.
В чистую скатерку были сложены еще теплые калачи. Туда же мать сунула пару белья, полотенце, мыло и трубку.
Федя с узелком в руках бросился к двери.
— Стой-ка, суета, — задержал его Аким Иванович. — А куда идешь? То-то и оно. Запомни: в номера Дядина. Туда всех арестованных сгоняют. Я узнавал.
— Кланяйся, да скажи, чтобы о нас не беспокоился. Иди, сынок. И не забудь, пусть самый приметный калачик сперва разламывает, — наказывала мать.
— Ладно, скажу…
Из разбитого окна вслед Феде смотрели притихшие Марийка и Сережа.
В камере с отцом
Возле лучшей в городе двухэтажной гостиницы, содержателем которой был известный богач Дядин, толпился народ. Многие держали в руках свертки. По грустным заплаканным лицам было видно, что они пережили тревожную ночь и теперь томились, чтобы передать родным еду и вещи.
Другие пришли просто поглазеть, с любопытством встречая и провожая каждого вооруженного белочеха или казака.
Около двери стояла девушка в белой, кружевной косынке с бледным и грустным лицом. Федя встал рядом с нею.
— Барышня может войти, — пригласил ее молодой офицер, открывая двери. — Вам разрешено свидание с братом. — Офицер козырнул и улыбнулся. Очевидно, они знали друг друга раньше.
— Благодарю вас, — тихо промолвила девушка, поднимаясь по ступенькам. Федя двинулся за нею.
— Тетенька, проведите меня. Будто я с вами, — шепнул он, дотрагиваясь до ее руки в длинной до локтя перчатке.
— А ты куда? — строго окликнул часовой.
— Я… я с ними, — соврал Федя и поспешно юркнул в дверь.
Часовой посмотрел ему вслед и махнул рукой.
В коридоре гостиницы сидел за столом пожилой казак и торопливо жевал белый хлеб с колбасой, запивая молоком из кружки.
Девушка нерешительно остановилась перед ним.
— К кому, барышня? — отрывисто спросил казак, продолжая жевать.
Она назвала фамилию брата.
— А я к Кущенко… К Ивану Васильевичу, —
— Выкладывайте, — буркнул казак, показывая на свертки. Он допил молоко, сунул кружку в стол и принялся перетрясать принесенные вещи. Особенно тщательно проверял одежду, прощупывал каждый шов, обшлага, воротники.
— Тэк-с… Это не положено, — отодвинул он из свертка девушки катушку ниток с воткнутой иглой. — Книжку тоже заберите, ни к чему. А еду можно. Эй, отвести барышню в десятую! А у тебя что?
— Калачики… папке принес.
Казак развернул полотенце, покрутил мыло, проткнул его в нескольких местах шилом и отложил в сторону. Долго вертел трубку, заглядывая в нее, дул, царапал ногтем. Но когда взялся за калач, Федя затаил дыхание.
— Щас проверим, что ты принес отцу, проверим, — после обеда у казака было шутливое настроение. Он осмотрел со всех сторон калач, помял, понюхал и начал щипать на мелкие кусочки.
Федя напряженно смотрел на его руки. А казак уже взялся за второй… Он не спешил, словно эта работа доставляла ему удовольствие. Поджаристый калач с запиской лежал внизу.
— Посмотрим… посмотрим… А ты чего уставился? Не бойся, тебя не посадим. Подрасти сперва…
Казаку, видать, надоело это кропотливое занятие. Третий калач он повертел в руках, разломил пополам, посмотрел обе половинки и их переломил.
— Забирай свои куски. Эй, отвести в двадцатую!
Часовой повел Федю по усеянному обгорелыми спичками и окурками коридору, куда выходили двери комнатушек-номеров. Все они стали арестантскими камерами.
Казак подошел к одной из них и загремел ключами.
— Сейчас… сейчас… — шептал Федя. Он не увидел отца, лишь почувствовал, как знакомые сильные руки подхватили его, оторвали от пола, взметнули вверх.
— Федюня! Сынок! Ты как сюда пробрался? Молодец хлопец, ай, молодец, — приговаривал Иван Васильевич, не выпуская сына. — Как вы там?.. Тихо, часовой… — услышал Федя шепот отца.
Он глянул на дверь и обомлел. Навалившись на косяк, возле двери стоял провожатый. Похоже он и не собирался уходить.
«Как же теперь с калачиком? С запиской?» — мучительно думал мальчик. Он уже не слышал, о чем спрашивал отец…
— Ковалев, открой двадцать первую! — донеслось из коридора. Часовой вышел из камеры и замкнул дверь. Все складывалось удачно.
— Федор, у нас после меня кто-нибудь был? Только говори тихо, уши кругом.
— Ага, были… — так же шепотом сообщил Федя и невпопад добавил: — А я знаю, что лежало в сундуке! Винтовки…
— Где они? — руки, державшие сына, дрогнули.
— Увезли на телеге.
— Кто увез?!
— Дядя Аким и дядя Степан.
— Фу-у, напугал же ты меня. Так бы сразу и сказал, — отец выпустил сына и вытер платком вспотевший лоб.