На бывшей Жандармской
Шрифт:
— Уйди, Степанида, не трави душу, — только и могла вымолвить Александра Максимовна, не поворачивая головы.
— Дык я ить ничо… Как вот с сиротами-то будешь, горемычная. Четверо, мал-мала меньше…
— Уйди, говорят! — каким-то чужим, полным горя и боли голосом крикнула мать.
Степанида попятилась к двери.
— Христос с тобой… Не в себе человек, как есть не в себе, — забормотала она и удалилась, довольная собой.
Только после ухода соседки Федя пришел в себя.
— Папа! Па-па-а! — заплакал он
Мать вскочила с лавки, захлопотала, заметалась.
— Не надо, сынок, не надо… Беде не поможешь… Маленьких напугаешь. Пусть они поспят спокойно. На-ка водички выпей…
Федя пил, расплескивая воду из железного ковша. Завозились, застонали малыши. Мать бросилась к ним, а потом не выдержала, сама свалилась.
Больше суток мать не вставала с постели. Приходили дядя Афанасий, еще какие-то люди. Они сидели возле постели матери и молчали. Соседки покормили ребят.
Поздно вечером пришли еще двое — дядя Аким и Тимофей Раков. В руках у них белели небольшие свертки.
— Ты погодь, Максимовна, убиваться-то, — начал коновозчик. — Твой-то, сказывают, сбежал от них. Вытолкнул казака из седла, сам на коня и в переулок…
— Не надо… Не обманывайте меня… — вздохнула мать, поднимаясь с постели. — Этим не поможете. Я сама про него все вызнала. Пятеро их было, и он с ними…
— Да-а… Это Мошкин его выдал. Доберемся мы до них, до проклятых. Придет время…
Все надолго замолчали. Часто так бывает: когда горе большое — словам и слезам нет места. В доме стояла такая тишина, словно здесь никого не было.
— На заводе, как прослышали про это — работать отказались. Забастовали, — наконец раздался из темноты приглушенный голос Тимофея Ракова. — Белочехи с казаками по мастерским шныряют, ругаются. Некоторых бастующих прямо на месте уложили, других увели. Только наши на своем стоят.
Не говоря ни слова, мать зажгла лампу. Рабочие не уходили. Они хотели еще что-то сказать, да, видно, не решались. Наконец, оба разом подошли к столу, выложили свертки и пачку розовых кредиток.
— Что вы? Не надо, — заволновалась Александра Максимовна.
— Это — помощь заводского рабочего комитета семье нашего дорогого товарища, погибшего от рук злодеев. Так что не обижай, Александра Максимовна, не отказывайся. Тут заводские женщины одежонку кое-какую собрали, сапожки старшому. Не оставим вас.
— Спасибо, товарищи, — еле выговорила мать. Из глаз ее впервые полились слезы.
— Ты не стесняйся, поплачь, оно и полегчает. Вишь окаменел человек. Поплачь, ничего…
Федя бросился успокаивать мать. Гости на цыпочках вышли и тихо затворили за собою дверь.
И
Грустно стало в осиротевшей семье. Но горюй не горюй, а жить надо, и Александре Максимовне пришлось пойти на поденную работу. Уходя, она наказывала:
— Смотри, Федюня, за ребятами. Ты теперь у нас за старшего…
А что за ними смотреть? Съедят по куску хлеба с молоком и возятся у завалинки. И Мишутка вместе с ними.
Выйдет Федя на улицу, и там не веселее. Вахмистров Васька и Сенька лавочников при виде его начинали орать во все горло:
— Большевик идет! Сыпь ему соли на пятки! — и кидались камнями.
Не одному ему кидали вслед. У многих ребят в рабочем поселке отцы были арестованы. Вот и забавлялись буржуйские сынки, грозились «пустить кровя».
Не только Дядинские номера, все каменные амбары и подвалы были уже забиты арестованными. Весь город превратился в огромную тюрьму.
Обрадовался Федя, когда явились Николка с Ахметом. Они вошли робко, тихо поздоровались и встали у дверей.
— Вот и хорошо, что пришли, — встретила их Александра Максимовна. — Проходите, чего у порога-то? Федюня, достань из печи кашу, поешьте. Да смотри, ребят за ворота не выпускай, чтобы кто не обидел.
Александра Максимовна спешила в люди окучивать картошку, хотя своих дел было по горло.
Долго ребята молчали после ее ухода. Николка с Ахметом не знали, как начать разговор. Федя тоже молчал.
— Папу-то… убили… — еле выговорил он.
— Слышали мы, — также тихо отозвался Николка и тяжело вздохнул. Снова замолчали.
Тишину нарушили Марийка с Сережей. Подрались из-за деревянного коня и оба заревели. Федя принялся их успокаивать и разнимать. А в это время Мишенька подполз к железной тушилке, опрокинул ее, рассыпал угли и начал совать их в рот.
Ахмет подхватил под мышки малыша, потащил умывать. Воды в рукомойнике не оказалось. В кадке тоже было мало, ковш чиркал по дну. Умытого малыша он посадил на крылечко, а сам схватил ведра.
— Я водичка пошел таскать, — крикнул он из сеней.
Николка подобрал угли и заодно вымел пол. Что бы еще сделать, только бы не молчать? Вышел во двор, под сараем разыскал метлу, принялся подметать дорожку. Только теперь он заметил, что в этом доме совсем не стало порядка. И огород зарос травой.
Весь день трудились ребята. Федя тоже увлекся, глядя на Николку с Ахметом. Работа любое горе глушит…
Работал Николка и не мог себе простить, что сразу они с Ахметом не пришли сюда. Думали, что здесь не до них…
Когда вечером вернулась Александра Максимовна, в доме и дворе были чистота и порядок. Ребята сидели за столом и ели горячую картошку.
— А мы в огороде все полили. Завтра полоть будем, — сообщил Федя. Ахмет добавил:
— Кадушка теперь не рассохнется. Сорок ведер водичка таскал.