На далеких рубежах
Шрифт:
— Эх, Биби, Биби, голубка моя сизокрылая!
На столе лежали два конверта, оставленные Челматкиным. На одном Поддубный узнал почерк Лили, а на другом — руку Семена Петровича.
Оба письма писались еще тогда, когда ни полковник Слива, ни его дочь не знали о перебазировании полка. Лиля обещала приехать на каникулы, а Семен Петрович все читал зятю наставления по поводу рощицы и особенно наказывал ухаживать за вербой, которую привез в Каракумы из далекой Украины.
«Если засохнет вербочка, — угрожал в письме Семен Петрович, —
Поддубный умилялся, читая эти наставления человеку, живущему в тайге.
Лиля половину письма написала по-английски, чтобы скрыть от посторонних глаз свое намерение. А намерение было таково — написать о капитане Телюкове документальную повесть. «Знаешь, Ваня, меня увлекает его жизнь, его подвиги, — писала она. — Мне кажется, что Телюков, несмотря на все свои недостатки, подлинный герой нашего времени. Так бы я и назвала свою будущую повесть, но, к сожалению, меня опередил Лермонтов…
Придется придумать другое название. А повесть я напишу непременно. И не ухмыляйся, пожалуйста. Я знаю, вы, мужчины, думаете о своих женах, что они ни на что не способны, что их удел — возиться на кухне и ухаживать за детьми. Но это не так. Я уже показывала здесь одному литератору свои заметки, он похвалил. Я окрылена и прошу тебя: собирай для меня все интересное, что касается Телюкова и его сослуживцев».
Читая письмо, Поддубный действительно посмеивался.
Лиля хочет стать писательницей! Милая… Ей и невдомек, что это, скорее всего, заманчивое увлечение молодости. Ведь и он некогда мечтал о Парнасе, наводняя своими стихами редакции. Их иногда даже печатали, эти корявые стихи. Но вскоре он понял, что хороших не напишет, а плохих произведений и так достаточно.
Но Лиля мечтает не о поэзии, а о прозе, о документальной повести. Пожалуй, она напишет. Письма ее всегда интересны, язык образный. Взгляды на жизнь, правда, несколько романтичны… Но разве это так уж плохо?.. Определенно напишет…
И задумался Поддубный над этим письмом. Мало он знает свою жену. Прожили они вместе, что называется, без году неделю. И если она увлечена образом Телюкова, то, верно, что-нибудь думает о своем благоверном. «Интересно, какой же я в ее воображении?» — подумал Поддубный и вздохнул. Ему так хотелось, чтобы Лиля была с ним сейчас… Он бы рассказал ей о своем полете в паре с Телюковым, рассказал бы, как Телюков сбил нарушителя и как распался в небе самолет над морем. Выстрел Телюкова — это удар молнии. Это что-то страшное! Горе врагу, если он встретится с ним в небе!
В штабе соединения, откуда Поддубный только что возвратился, он услышал о космонавтах — людях, которые первыми подымутся в просторы Вселенной, полетят вокруг Земли, а потом поведут свои корабли к далеким планетам. Об этом Телюков еще не знает. А когда узнает — обязательно подаст рапорт. Такой ничего не убоится, смело будет путешествовать по сухим морям Луны, поплывет по безбрежным океанам Венеры, по каналам Марса…
Удаль… Но ведь это лишь внешний признак летчика… А загляни поглубже, и ты увидишь в Телюкове революционную романтику
Правда, бывает, что споткнется он (и не столь уж редко), оступится, сваляет дурака… Не избежал в свое время Телюков и гауптвахты… Но нельзя за всем этим не видеть в человеке хорошее, тем более в молодом. А если видишь это хорошее, легче наставить и вывести его на правильный путь.
Невольно Поддубный подумал о Телюкове так, будто сам собирался писать о нем повесть. Он любил его любовью командира, старшего товарища, боевого друга.
Вложив письмо в конверт, Поддубный подошел к замерзшему окну. К стеклам приник мрак. Стояла темная и холодная ночь.
Вдруг у подъезда кто-то посветил фонариком, хлопнула входная дверь, раздались неторопливые шаги. Вошел Рожнов.
— Хоть бы вы, Иван Васильевич, как следует отругали меня, старого дурака, — закивал бородой Сидор Павлович.
— Скажите, за что, может быть, и отругаю.
— Нам бы послать с колонной радиостанцию, так мы теперь знали бы, где плутает эта колонна. Говорят, в горах произошел снежный обвал, завалило дорогу. Так мы женщин и детей обморозим…
— Обвал? Где именно? Далеко отсюда?
— Приблизительно на полпути.
— Это плохо! — Поддубный зашагал по комнате. — Пошлите немедленно бульдозер или что-нибудь…
— Бульдозер послал, как только услышал про обвал. Но до сих пор ни слуху ни духу. По моим расчетам колонна уже должна прибыть. А ее нет как нет.
Поспешно одевшись, Поддубный с Рожновым вышли во двор.
Залаяли собаки и мгновенно устремились туда, где находились склады.
— Волка учуяли, — предположил Сидор Павлович. — Частенько, разбойник, наведывается… Медведи залегли, а волки бродят, мясо чуют. Вот Рыцарь и повел свою четвероногую братию.
Оба командира поспешили к штабу, где стоял «газик». И внезапно остановились: ночную тишину распорол грохот самолета. Затарахтело и засвистело над тайгой, загремело в горах, будто гром ударил. Постепенно грохот начал затихать, и уже совсем издалека, со стороны моря, доносился только тяжелый металлический гул.
Самолет-перехватчик набирал высоту.
— Встречайте колонну, а я узнаю, что там такое, — сказал Поддубный Сидору Павловичу и вошел в штаб.
С КП доложили: вблизи государственной границы «Краб» засек чужой самолет. На рубеж перехвата пошел 777-й — капитан Телюков.
Несколько минут спустя КП дивизии поднял в воздух капитана Махарадзе.
Поддубный сел в дежурную машину, помчался на аэродром. Там уже сидела вторая пара истребителей в готовности номер один.
И вдруг — отбой. Телюков и Махарадзе получили распоряжение возвращаться на аэродром. Чужой самолет, пройдя вблизи границы, повернул назад. Обычное явление. Одно лишь было необычным: в горах снова подавал сигналы неведомый радиопередатчик. По данным последнего пеленгования, он находился на расстоянии шестидесяти километров от аэродрома. На таком расстоянии радист-шпион мог и не слышать взлетающего перехватчика и, таким образом, не предупредил, очевидно, экипаж чужого самолета.