На дальних рубежах
Шрифт:
Степан оробел немного, а вида не показывает. И понятно, медведь — он поднимется, с него ростом будет, а сила — медвежья. Но ладно, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Растеряешься, выкажешь робость, струсишь, не дай бог, — мужики и разговаривать не станут, помощи от них не жди, а одному в деревне не прожить. Все делается обществом, хоть лес корчевать, хоть землю пахать, хоть дом строить, глину месить, изнутри обмазывать… Ладно. Подошли к берлоге сторожко ближе. Иван ноги расставил, кремневку к плечу прикладом прижал — для стрельбы изготовился. А Степан, глубоко вздохнув и собрав всю силу, размахнулся и засадил елку в отдушину. Медведь взревел весь, разбуженный, заворочался, но Степан, рассвирепев до крайности, крепко держал елку, уперся,
— Подождать трошки надо. Если жив, то сейчас в себя придет и полезет наверх с силой удвоенной. А мертв — пар из берлоги идти не будет.
Подождали. Тут-то Степана испуг обильным потом и прошиб, а затем и ознобом. И необъяснимое веселье напало. Иван заметил и сказал:
— Со всеми так по первости. С медведем драться — дело серьезное, а сделал — легкость необычная, разве что ноги становятся как ватные, подгибаются.
Стояли, ждали, смотрели в берложий зев. Потом чуток расслабились, по цигарке крепкого самосада свернули, огонь на трут высекли, перекурили, жадно и глубоко затягиваясь, елкой, для верности, в берлогу потыкали, а потом и медведя, на лапы задние петли набросив, веревками выволокли. Не спешил Иван, добре стрелял, в ухо попал, шкура целая оказалась.
— Перву шкуру себе возьмешь, на обзаведение, а мясо поделим пополам. Потом на шкуру моя очередь будет, — улыбнулся Иван и в плечо толкнул дружески.
Степан согласно головой кивал. Лестно ему было шкурой медвежьей перед женой и сыновьями похвалиться. В жизни-то первая; сам добыл.
За зиму еще три раза сходили они на медведя, так что квитами оказались. А мужики в деревне к первому трофею отнеслись равнодушно, разве что на Степана глядели одобрительно. Совсем за своего приняли, понял Степан. Да Марья с трофеями поздравляла жарко, по-своему…
Весной, когда снег сошел и земля малость отогрелась и просохла, еще пару десятин Степан с сыновьями на волах раскорчевал, распахал, да гречей и засеял. Так мужики деревенские присоветовали. На целине если первой пшеницу посеять, то ее в стебель гонит, колос малый дает. Засеял Степан по три пуда на десятину и собрал сто пудов со своих четырех десятин. Интендантству военному сдал в Никольском. И дом, пятистенок под стропила подвел, но достроить сил и рук не хватало. Оставил до следующего лета.
Земля из него все соки тянула: он жадничал побольше раскорчевать, распахать, засеять, урожай снять. На все сразу замахнулся — и дом, и огород, и пашня, за сад принялся: малины, яблони и слив саженцы привез из Никольского, посадил возле дома. Сосед Варрава парой колодок пчел поделился, которые к концу лета зароились еще восемью. Чем не пасека! И все-то ему удавалось, кажется, да тут несчастья подкараулили и ворохом посыпались. Началось с того, что медведи в деревню ходить повадились, улики с медом все подчистую разграбили. Дальше — хуже. Зорька стала быстро чахнуть и вскоре пала, а от нее заразились волы и тоже сдохли. Не у них одних — мор пошел от соседского, только что купленного в Никольском у маньчжуров быка. Не помогли ни сулема, ни карболка, что фельдшер уездный присоветовал. Землю пахать стало не на чем; деньги, чтобы скот купить, кончились, а ту малость, что за гречу в интендантстве выручили, на одежду потратили. Она словно горела, а голый-босый ходить не будешь, не Африка, чай, зимы здесь холодные.
Вышел Степан по весне на
Тут весть пришла — во Владивостоке собираются железную дорогу строить. Прознали мужики, обсуждать принялись, что деньги, может быть, там заработать удастся. Глаза, они — завидущие, да и жив человек надеждами. Андрей, старший сын, засобирался решительно, да его сильно и не удерживали, разве что Мария глядела жалостливо. Парню девятнадцать исполнилось — ростом, правда, не велик, но крепенький. Ладони широкие, мозолистые, работы не боятся, к труду крестьянскому, тяжелому сызмальства приучен, за себя постоять может, к пьянству склонности не имеет. Пусть идет, глядишь, поможет семье на ноги встать, себе на обзаведение заработает, свадьбу сыграет, отделится…
ВИТТЕ. ПОРУЧЕНИЕ ИМПЕРАТОРА. ГЕНЕРАЛ УНТЕРБЕРГЕР. ОПИСАНИЕ ВЛАДИВОСТОКА
К своему первому докладу императору Александру III недавний директор департамента железнодорожных дел при министерстве финансов, а ныне министр путей сообщения Сергей Юльевич Витте готовился особенно тщательно. Впрочем, и не без оснований, он считал, что, постоянно работая над материалами для выступлений министра финансов Вышнеградского в Высшей комиссии, на которой обсуждались вопросы финансирования всех крупных государственных потребностей и предприятий, а прежде всего нужд армии и военного флота, он был в курсе как их истории, так и перспектив будущего развития.
Обладая несомненными творческими способностями, Сергей Юльевич имел широкий круг родственных связей и деловых знакомств, что помогало ему успешно подниматься по служебной лестнице. Происходил он из семьи дворянина Псковской губернии, чьи голландцы-предки осели в Ингерманландии еще в бытность ее под шведом, до побед Петра Великого. Служа директором департамента государственных имуществ в Тифлисе, его отец женился на дочери члена главного управления наместника Кавказского, по материнской линии из знаменитых князей Долгоруких. Окончив курс Новороссийского университета в Одессе по математическому факультету, Сергей Юльевич твердо намеревался остаться там на кафедре чистой математики, но родственники, с их дворянской спесью, настояли причислиться к канцелярии одесского генерал-губернатора, а в скорости проезжавший в ту пору через Одессу недавно назначенный министром путей генерал свиты Его Величества граф Владимир Бобринский убедил его пойти служить по железнодорожному ведомству. И начинал-то Сергей Юльевич с должностей самых незначительных, обычно занимаемых городскими обывателями, недоучившимися семинаристами — кассиром билетным и грузовым, да прошел за двадцать лет службы все ступени чиновной лестницы до самого верха.
Подъезжая ясным февральским днем девяносто второго года к парадному входу в Зимний дворец, он полагал, что это будет не более как представление в новой должности и император скоро отпустит его. Но, против его ожиданий, Его Величество, кратко поздравив, дал ему нечто вроде напутствия, высказал свое пожелание, более того, как он выразился, свою мечту, чтобы поскорее была выстроена железная дорога из Европейской России до Владивостока.
— Уже десять лет, — говорил император, — я встречаю по этому вопросу всяческие затруднения, и вы должны дать мне слово, что эту мысль проведете в действие.
Считая себя обязанным немедленно приняться за исполнение монаршей воли, Сергей Юльевич, вернувшись в министерство, тут же вызвал начальника канцелярии и, хотя и знал, что такая дорога уже строится, попросил показать документы по этому в высшей степени важному вопросу. И начальник канцелярии вскоре принес папку.
— Справка составлена военным губернатором Приморской области генерал-майором Унтербергером.
— От кавалерии или инфантерии? — с иронией поинтересовался Сергей Юльевич.