На дне Одессы

Кармен Лазарь Осипович

— Тпру-у!

— Пусти меня!… Пусти!.. Я хочу домой! — завопила Надя.

— В четверг после дождичка!… Извозчик, Нежинская гостиница, зашкваривай!

Извозчик зашкварил и лошадь пустилась вскачь.

Надя тупо посмотрела на Яшку, который больно наступил ей на ногу и сильно сдавил рукой талию, умолкла, покорно нагнула голову и как бы задремала. И сквозь дрему она потом услышала, как дрожки перестали громыхать и почувствовала, как Яшка снимает ее с дрожек, ведет к дверям, освещенным круглым фонарем, волочит ее по грязной, узкой лестнице с запахом кислой капусты наверх мимо гиганта в фуражке с желтым околышком, как

он вводит ее в крохотную, душную комнату и как она катится в какую-то глубокую-глубокую бездну, над которой стоит ее дядя Степан и грозит ей пальцем…

* * *

Светало, когда Яшка с Надей оставили гостиницу.

Надя находилась в прежнем дремотном состоянии. Яшка усадил ее в дрожки и набросил на ее голову косынку.

— Ах, как у меня голова болит, — пролепетала она.

— Пройдет, — спокойно сказал Яшка.

— Где я? — спросила она немного погодя.

— На Дегтярной улице.

— На Дег-дег-дегтярной улице?

Надя наморщила лоб, силясь что-то припомнить.

— Хочешь быть моей барохой? — спросил Яшка.

— Бароха? А что такое бароха?

— Любовница, — пояснил он.

— Н-не, — и Надя отрицательно покачала головой.

— Ну, вот еще! Я одену тебя, как принцессу, — стал напевать ей на ухо Яшка. — Будешь у меня в шелках ходить. Гейшу куплю тебе, ботинки на высоких подборах с пуговичками, гамаши, перчатки, кольца, серьги, шляпу с пером и лентами. Все тебе будут завидовать. Будем каждое воскресенье в «трезвость» ходить и до «Гамбринуса». Хочешь? Скажи.

— Хочу, — отвечала она с закрытыми глазами и блаженно улыбнулась.

Она находилась в забытьи несколько минут, потом вдруг открыла глаза, истерически разрыдалась, забилась в руках Яшки, как пойманная птица, и залепетала:

— Что ты со мной сделал?

Яшка нахмурил брови я сердито сказал:

— Та ну, зекс (молчи)! Чего тарарам (шум) делаешь. Я тебе бабки (лупки) дам и из дрожек выкину.

Надя притихла.

X

КОРОЛЬ ЛИР

После описанной ночи, Надя бросила хозяйку и сделалась барохой Яшки.

Яшка сдержал свое слово. Он одел ее как «принцессу». И Надя, как предвидел Яшка, возбудила сильную зависть в барохах его товарищей.

У Соньки Боцман, Лельки Кособокой, Маньки Кондуктор и Нинки Добровольный флот глаза лезли на лоб и лица делались зелеными, когда Надя важно шествовала по улице в новенькой гейше цвета кофе с молоком на пунцовой подкладке, с атласным ридикюлем в руке, под белоснежной вуалью с бархатными мушками, распустив над широкой бархатной шляпой с большой никелированной пряжкой и страусовым пером фиолетовый зонтик и высоко подобрав шелковое платье, под которым всеми цветами радуги отливала канифасовая «миньон»-юбка с золотистыми оборками и блестели лакированные ботинки на высоких каблуках с пуговичками.

И доставалось же из-за нее их сожителям — Яшкиным товарищам-скакунам.

Сонька Боцман, как чума, грызла Мишку Фонаря.

— Погляди, как одета бароха Яшки. Как принцесса. Гейша у нее, шляпа, зонтик, колеса^[15] на высоких подборах с пуговичками. А я? Второй год живу с тобой и за все время ты одно платье мне сделал. Срам какой. А я тебе верой и правдой

служу. Когда надо, на цинке (на страже) постою тебе. По крайней мере, пользу приношу. А она (Надя) что? Ни бе, ни ме.

В это самое время Лелька Кособокая пилила своего друга сердца — Степу Замка.

— Как тебе не стыдно. Ты такой же Степа, блатной (ловкий вор), как и Яшка. Слава Богу, и на грант кого угодно возьмешь, и сблатовать (украсть) первый сорт и мех (живот) кому угодно открыть. А я, бароха твоя, как одета? Как та, что на бирже стоит и поноску тащит. Смотри. Колеса мои совсем развалились.

Манька Кондуктор тоже плакалась на свою судьбу перед Гришкой Контрабасом:

— И зачем я, такая несчастная, на свет уродилась? Зачем я спозналась с тобой? Зачем я через тебя честных правил решилась? Боже мой, Боже мой! На кого я теперь похожа? А было мне хорошо. Служила я у колодочного надзирателя за кухарку. На базар идешь и у тебя завсегда полтинник в кармане остается. Я могла собрать себе деньги и замуж за письмоводителя или за извозчика выйти.

А Нинка Добровольный флот поставила ультиматум Феде Свистуну:

— Ежели ты мне к завтрешнему дню не предоставишь гейши и колес на пуговичках, — адью тебе. Ну тебя к лешему. Я баба клевая. Меня всякий в бароху возьмет.

Бедные скакуны. Совсем житья им не стало от их завистливых барох и они накинулись с претензиями на Яшку:

— И что ты сделал с нами?! Нарядил свою бароху в шляпку, гейшу. Наши грызут нас. Подавай им тоже гейшу и колеса на пуговицах.

— А я почем виноват? — ответил Яшка с довольной улыбкой.

И назло барохам их, он пошел в меховой магазин и купил Наде еще собаку (горжетку) с головой, ушами, хвостом и всеми четырьмя лапами.

* * *

Яшка, как только Надя бросила хозяйку, устроил ее на квартире у своей доброй знакомой Ханки Круглой сироты — покупщицы краденых вещей. Ханка отвела ей небольшую, но уютную комнатку.

Яшка оклеил комнатку голубыми обоями и уставил ее красивой, хотя и подержанной мебелью. А потом натаскал откуда-то вазоны с тропическими растениями — фикусами и кактусами, расшитые полотенца, картины, кисейные занавеси, шарманку и клетку с двумя канарейками. И Надя зажила, как настоящая принцесса. Она вставала в 11 часов утра. К этому часу на столе уже мурлыкал новенький медный самовар и стояли крынки со свежими сливками и сметаной, масло, душистый хлеб, сдобные, яйца, мандаринки и прочие дары природы. Дары эти приносили ей со всех концов города — с Привозной площади, Пересыпи, Николаевской дороги, Тираспольской заставы, Нового, Старого и Греческого базаров — юркие блотики и кодычки (воришки), прилежные ученики Яшки — Клоп, Пистолет, Дюк и Орех.

Надя, понежившись несколько минут под байковым одеялом с крупными перламутровыми пуговицами в широкой белой наволоке, слезала с постели, влезала в турецкие туфли с круглыми носками и нежный капот в кружевах, садилась за стол, выдувала одна полсамовара и съедала все сдобные и уйму сливок и масла.

Яшка в это время «скакал» с воза на воз, батал и каждые четверть часа посылал Наде с блотиками своими то жирного индюка, то кусок сала, то ящик с макаронами, то мужицкий кожух, начиненный блохами, то корзинку с яйцами, то солдатские желтые сапоги. Блотики, принося ей то или другое, неизменно говорили: