На дне Одессы
Шрифт:
Жжжжрррр!
К воротам с грохотом подкатили четыре дрожки и вытянулись вдоль обочины тротуара в ряд.
В первых дрожках сидел Яшка барон-бароном в светлом костюме. В петлице у него красовалась роза, на голове боком сидела широчайшая шляпа, а на носу — пенсне со шнурочком. На вторых дрожках, как в те времена, когда Яшка свежал, лежало на сиденье аккуратно сложенное вчетверо, легкое, цвета кофе с молоком пальто, на третьих — зонтик, а на четвертых сидел ученик его Клоп — тот самый, который принес Наде цветы и рахат-лукум.
На
Все четыре извозчика были навеселе. Яшка напоил их в трактире и рожи их поэтому цвели маками, а в глазах их светилась удаль и отвага.
Дрожки, в которых сидел Яшка, были новенькие, красивые. На спицах колес их, выкрашенных в пурпурную краску и точно выточенных из нежного коралла, и на крыльях, покрытых удивительным черным лаком, не было ни одной царапины. Как нельзя лучше гармонировала с ними молодая, рыжая лошадка, убранная крупными бумажными розами — одна сидела у нее на лбу, а две по бокам узды — она похожа была на картинку.
Надя, завидя Яшку, покраснела.
— Это не твой ли? — спросила ее дворничиха.
— Мой, — ответила не без гордости Надя.
— Вот так кавалер! Вот это я понимаю! — воскликнула дворничиха и звонко прищелкнула языком.
Яшка поднялся с сиденья, поправил пенсне и штопор, скромно выглянувший из-под шляпы, что-то сказал извозчику, на что последовал громовой ответ: «Слушаюсь! Так точно! Не извольте беспокоиться! Мы для вас, хоть рубашку с нас!», ловко соскочил с дрожек и медленной, легкой и грациозной походкой, стараясь ступать на носках лакированных ботинок, «по-балетному, значит», направился к воротам.
Дворничиха трижды откашлянулась и придала своему лицу приятное выражение, а няньки переглянулись в изумлении. Они не ожидали, что у Нади такой божественный кавалер.
«Какой кавалер, — думали они раньше, — может быть у Нади? Трубочист, квасник, „шестерка“».
У Дуни от зависти опять засел в горле твердый ком, и она излила свою зависть в новом леще, данном ею со всего размаху своему сопляку по тому многострадальному месту, откуда у бурсаков растут ноги.
В двух шагах от прелестных дам Яшка остановился, снял шляпу, выгнул в дугу позвоночник и проговорил, отчеканивая каждое слово:
— Надежде Антоновне Карасевой, мое вам нижайшее почтение. С воскресением.
Вслед за этим он приблизился к ней и протянул ей руку.
— И вас тоже с воскресеньем, — ответила Надя и вторично посмотрела торжествующе на сгорающих от злобы и зависти к ней нянек.
Они стояли с разинутыми ртами. А Дуня была черна, как смерть.
Произошла небольшая заминка. Яшка, в ожидании повода к приятному разговору, протирал кружевным батистовым платочком, «приобретенным» у одной дамы бомонда на похоронах какого-то статского генерала, стеклышки пенсне и очаровательно улыбался.
Дворничиха
— Позвольте вам представить, — обратилась Надя к Яшке, — мадам Бубликова, Елена Сидоровна, моя хорошая знакомая.
— А! Очень и очень рад приятному знакомству! Яков Иванович Тпрутынкевич!
Яшка сделал наиприятнейшее лицо, ловко вскинул на нос пенсне, стукнул по-военному новыми подборами, наклонил голову и протянул дворничихе руку в желтой перчатке.
Почтенная дама от неожиданности сперва обомлела, потом прослезилась — ее тронула до глубины души галантность Яшки — и, держа его нежную руку, руку виртуоза, «артиста по карманной части», в своей шершавой руке, бормотала:
— Спасибо, спасибо.
— Не стоит. Извините, что мало, — быстро ответил находчивый Яшка.
Дворничиха утерла выкатившуюся слезу и посмотрела на шепчущихся нянек. Взгляд ее говорил: «Видите, дуры, каким почетом я пользуюсь? Какие господа знакомятся со мною и уважают меня? Это ничего, что я дворничиха и стара».
Произошла опять маленькая заминка. Яшка достал из бокового кармана большую коробку с папиросами, очертил ее с трех сторон ногтем большого пальца, открыл ее и протянул дворничихе со словами:
— Не угодно ли?
— Мерси вам. Я не курю, — кокетливо заявила она.
— Жаль-с. Хорошие папиросы. «Сенаторские». А вы, Надежда Антоновна, не выкурите ли?
— Боже меня сохрани.
Яшка повернулся к озлобленным и шипящим нянькам и спросил их:
— А вы, барышни? Может быть, выкурите?
Как вам угодно, а это был уже верх галантности! Няньки вместо ответа захихикали.
— Чего же вы, дуры, деревенщины, не отвечаете?! — крикнула на них дворничиха. — Обращения с благородными людьми не знаете.
Яшка развел руками, дескать, «я предложил, а ваша воля принять или не принять», достал папиросу, постучал гильзой по крышке коробки и закурил.
Дворничиха, сгоравшая желанием показать себя дамой сведущей и образованной, заявила:
— А погода нынче привлекательная.
— Даже очень, — согласился Яшка.
— А урожай в этом году будет хороший, — смело продолжала дворничиха.
— Кэ-эк-с? — не понял Яшка.
— Я говорю насчет урожая. Хлеб должен уродиться в этом году очень хороший.
— А!… Гм! Обязательно, — согласился вторично Яшка.
Дворничиха делалась все смелее и смелее.
— Хорошо при такой погоде погулять, ежели у кого деньги есть и всякое себе вдовольствие предоставить может.
— «Деньги, деньги, все на свете господа», — ответил Яшка рефреном одного из куплетов «разнохарактерного» куплетиста г. Фишкинда.
— Вот я, когда молода була…
— Ах ты подлюга! — оборвал вдруг образованную даму на самом интересном месте грозный голос. — Зову тебя, зову, а ты не слышишь. Оглохла?!