На дне Одессы

Кармен Лазарь Осипович

Но ни балалайки, ни его не было слышно из-за рева публики:

— Катков! Браво-о, Катков!

Яшка при виде своего любимца пришел в такой восторг, что вскочил на стол, причем раздавил блюдце, стал махать картузом и орать:

— Биц Катков! Ура-а!

И, не довольствуясь этим, он «в знак поклонения таланту Каткова» вложил в рот два пальца и свистнул соловьем-разбойником.

Катков сеял направо и налево улыбки и кланялся.

Но вот мало-помалу толпа успокоилась. В саду воцарилась тишина и Катков начал:

Я спою про нашу

Песню про Малашу!

Маланья моя,

Лупоглазая моя!

Как на деревне жила

У дьяка служила.

Маланья моя,

Лупоглазая моя!

— Ха, ха, ха! — заливалась трехтысячная толпа.

— Браво, Катков!

Стала чепуриться

И с дворником возиться!

Маланья моя

Лупоглазая моя!

Кто ей рупь целковый,

А кто платочек новый!

Маланья моя

Лупоглазая моя!

Надя так и покатывалась. Глаза у нее от удовольствия блестели.

И вот наша Маланья,

Пошла на содержанье.

Песни распевает,

Ноги задирает.

Эх смотри, Маланья,

Брось свое гулянье!

В старости увянешь,

Сбирать кости станешь, —

— тянул Катков и каждое двустишие сопровождал рефреном «Маланья моя, лупоглазая моя». Катков закончил:

Спел вам про Маланью

Ну, и до свиданья!

И он с легким поклоном удалился.

Сад опять заревел:

— Ка-а-атков! Биц!

Катков опять вышел на сцену.

— «Кухарку»!

— «Ах ты доктор»!

— «Купец»! — требовала толпа.

Яшка же настойчиво требовал:

— «Раз, два, три, четыре, пять»!

— «Раз, два, три, четыре, пять», — подхватила толпа. Катков качнул головой и затянул:

Как у Марьи-то Сергевны

Муж громил кабак как Плевну!

Запил горькую опять,

Раз, два, три, четыре, пять!

А у тетушки Федосьи

Все сидят без мужа гости,

Не приходится скучать!

Раз, два, три, четыре, пять!

Ну, а баба одурела,

И взаправду захотела

С Родионом поиграть!

Раз, два, три, четыре, пять!..

— «Доктора», «доктора»! — взревела потом толпа. Катков улыбнулся своей симпатичной улыбкой и снова завел балалайку.

Хочет дамочка свободы,

Посылает врач на воды.

Ах ты, доктор, доктор, доктор,

Доктор миленький ты мой!

Там водицу пьет она,

Глядь, и тальица полна…

— Ой, мама, умираю! А штоп тебя! Вот поет! Ну и заморил! — взвизгивали в толпе женщины.

Катков разошелся и запел «Кухарку»:

Получила я расчет,

Да плевать мне на господ.

Я в корсетик затянусь

Нарумянусь, набелюсь!

Эх-ма, эх-ма,

У меня ли нет ума?!..

Раз десять вызывали Каткова и требовали петь без конца. Его замучили, пот ручьем струился с его болезненного, усталого лица и он показывал на грудь и горло: «охрип, дескать, устал, пощадите».

Но эгоистичная толпа была безжалостна.

— «С циркулем»! — требовала еще она.

Катков махнул рукой, отложил в сторону балалайку, обтянул рубаху, ухарски заломил на затылок шляпу, выставил вперед обутую в лапоть ногу и под музыку стад выделывать ею всякие па, поворачивать ее и сыпать словечками:

— А ножка-то! Как живая! Теперь будем танцевать по-балетному! Теперь по-шансонетному! А вот — циркулем! С канифасом! С кандибобером! С кандифефером! Отскочь на Малороссийскую улицу! Фундамент закладываем! По-архитекторскому! С клопштосом! Кием в середину! Поехала машина! А штаны полосатые от У. Ландесмана 42!

Катков сыпал, как из мешка, и каждое словечко молдаванская и слободская публика встречала гомерическим смехом и бурей восторга.

Одна дама, толстая торговка из крытых рынок, торгующая деликатными овощами — спаржей и артишоками, — до того смеялась, что с нею «шкандал» приключился…

И не с нею одной.

А Надя, Надя! Господи Боже мой! Она так увлеклась Катковым, что сама полезла на стол, кричала «биц» и без конца размахивала красным зонтиком.

IX

САШКА-МУЗЫКАНТ

После выхода Каткова интерес к саду у Яшки пропал и он сказал Сеньке и Наде:

— Айда теперь до «Гамбринуса», Сашку слушать!

И через полчаса они сидели в известном погребке, на маленьких желтых бочонках, вокруг большой бочки, на которой стояли три большие, как фабричные трубы, кружки с черным пивом с «манжетами» (пеной), сосиски с хреном, нарезанные франзоли и французская горчица.