На двух берегах

Меркулов Олег Борисович

Перед позицией роты, начиная примерно с двухсот метров и дальше вперед метров на триста, лежали убитые немцы и власовцы. Но за ними до самой дальней кромки поля, до леса за полем, двигались, перебегая, новые немцы. Лес будто выплескивал их, и, хотя по этому лесу били и наши пушки с того, с левого, берега, и, хотя на этот лес пикировали, словно ныряли с высоты, «петляковы», хотя над этим лесом то и дело ходили штурмовики, скидывая на него бомбы и стреляя по нему из пушек и реактивными снарядами, лес все выплескивал и выплескивал новые цепи немцев.

После

полудня положение роты стало критическим. Она была фланговой в батальоне, с соседним батальоном локтевой связи у нее не было: немцы сдвинули соседа, и теперь у роты они висели на фланге.

Андрей, удерживая этот фланг, не давая пулеметом подойти немцам сбоку, расстрелял все патроны.

– Ленту!
– крикнул он Васильеву.

Васильев, отшвырнув пустые коробки, пустые ленты, выдернул у Налибокова набитую еще только наполовину.

– Все! Больше нет!

Андрей сунулся в левый отвод от окопа, потом в правый, но нашел только пустые цинки.

– Старшина!
– крикнул он.
– Патронов! Патронов нет!

На стороне немцев ударили тяжелые минометы, и, то скрипя, то издавая какой-то близкий к ишачьему рев: «И-а-а-а! И-а-а-а!», к ним подключились шестиствольные реактивные, воздух задрожал, напрягся, через секунды, визжа, подлетели, разрывая этот воздух, и рванули мины, и над позицией роты встал дым, смешанный с пылью, так что ничего дальше нескольких метров нельзя было увидеть.

– Старшина!
– крикнул опять Андрей, когда прошла первая серия взрывов.
– Где старшина?

Он схватил автомат и, согнувшись, побежал к центру позиции, но тут же услышал, как у немцев снова ударили тяжелые минометы. Успев обернуться, чтобы крикнуть Васильеву: «Пулемет на дно!» - Андрей почувствовал лицом, как снова дрожит воздух, напрягаясь от ввинчивающихся в него тяжелых мин, и упал на дно хода сообщения.

Мины ударили по позиции, закричали раненые, он вскочил, открыл рот, потому что на месте пулемета и Васильева теперь была воронка, нашел глазами отброшенный пулемет и еще дальше от него то, что осталось от Васильева, какой-то бурый ком из солдатской одежды и человеческого тела.

Пулемет не годился ни к черту. Весь механизм вертикальной наводки был вырван, дно короба вбило внутрь, крышку сорвало, замка вообще не было, раму изогнуло так, что она торчала почти до края короба, а из кожуха, из многих дырок в нем, вытекала вода.

«К Бодину! К Бодину!
– скомандовал себе Андрей, в один бросок возвращаясь к траншее.
– Здесь - все! Точка!»

А Налибоков, второй раненый и санинструктор были целы. Они смотрели на него, выпучив глаза, старались что-то сказать, причем Налибоков отряхивал с головы, шеи, плеч, спины песок, делая такие движения, какие делают на физзарядке, чтобы размять, разогреть шею и плечевой пояс, а санинструктор ковырял в ухе. Из уха у него текла кровь.

– За мной!
– крикнул Андрей.
– К центру! К ротному!

– Отходи!
– крикнул ротный.- Отходи!

Андрей

оглянулся и увидел, что ротный, наполовину спрятавшись за деревом, с колена бьет из автомата по охватывающим их с фланга немцам. К ротному перебегали, рассредоточиваясь около него, остатки первого и второго взводов, но третий взвод, взвод Лисичука, еще лежал, отстреливаясь.

– Отходи!
– еще раз крикнул ротный и спрятался за деревом, чтобы сменить магазин.

Все было понятно - ротный, оттягивая свою роту, загибал фланг батальона, чтобы немцы не вышли ему в тылы и, что еще страшнее, не прорвались к оврагу, по которому батальон поднялся сюда, по которому все шло в батальон. Прорвись немцы к оврагу, прорвись по нему к берегу, и плацдарм был бы рассечен, и что бы потом вообще было!

– Отходи!
– повторил Андрей так громко, что Лисичук услышал. Андрей махнул рукой в сторону ротного и приготовился к перебежке назад, но Лисичук вместо того, чтобы дать взводу команду на отход, переполз к нему.

Лицо Лисичука было до странности красным, губы прыгали, как в лихорадке, но глаза горели тем же шальным мальчишеским восторгом, каким горели несколько минут назад погасшие теперь глаза Вени.

– На кой отходить! Ведь держим! Держим же! На кой…

– Отходить! Ты с ума сошел! Выйдут в тыл!
– повторил Андрей, вжимаясь в землю, потому что над их головами прошла длинная пулеметная очередь, и пули сбили им на спины и ноги листья и веточки.

Прошла еще одна очередь, и, мгновенно сообразив, что немец-пулеметчик сейчас меняет прицел, Андрей рванулся назад, вправо, потом влево и, упав, сразу же отполз метров на пять. Он слышал, как Лисичук крикнул: «Взвод! Отходить!», слышал стук его сапог о землю, когда Лисичук побежал, слышал, как полоснула еще одна очередь и как Лисичук, коротко вскрикнув «О-о!», упал, не добежав до него.

– Лисичук!
– позвал Андрей.
– Лейтенант Лисичук! Товарищ лейтенант!

Лисичук молчал.

Волоча автомат за ремень, царапая лицо о траву, Андрей переполз к Лисичуку и, спрятавшись за него, потрогал Лисичука. Рука Лисичука была еще теплой, но уже вялой, будто отрубленной от плеча.

– Лисичук! Товарищ лейтенант!
– сказал ему прямо в ухо Андрей и, захватив за плечо, перевернул лицом к себе. Теперь на этом лице не было румянца, оно поблекло, став неживым. И глаза с этого лица уже не смотрели, так как веки сжались плотно, до складок под бровями.

Андрей прижался щекой к груди Лисичука. В ней было все тихо, и тогда, выдернув из сумки Лисичука последний неразряженный магазин, вытащив из кармана документы, посмотрев поверх Лисичука туда, где остался лисичуковский взвод, Андрей крикнул:

– Взво-од! Третий взвод! Слушай мою команду! Перебежками! Ко мне! Ко мне! Третий взвод, ко мне!

Вскакивая, перебегая, падая, третий взвод, вернее, его остатки - человек пятнадцать, перебегал к нему, а он, то выглядывая из-за Лисичука, то вновь прячась за него, кричал этим пятнадцати: