На двух берегах
Шрифт:
Санинструктор приволок еще одного солдата, раненного тоже в ногу, углубил для них траншею, расширив ее у дна так, что оба раненых полулежали довольно удобно, сходил на свое место, приволок все хозяйство и устроился рядом с ранеными. Андрей показал, как надо набивать ленты, подтащил поближе оставшиеся патроны, дал им фляжку воды, полпачки махры и клок газеты.
Что ж, теперь, если включать и санинструктора, снова был полный расчет - пятеро. Но включать санинструктора не следовало, санинструктор мог в любую секунду, согнувшись, побежать по траншее к раненому.
–
– сказал он всем.- Я пойду за патронами, - А вы тут… В общем, я пошел.
У немцев взлетело несколько ракет, потом не чисто по-русски по радиоустановке кто-то прокричал:
– Рус! Не стреляй! Санитар! Не стреляй!
– К бою! Рота, к бою!
– крикнул по цепи ротный.
Но немцы, чтобы показать, что они не готовятся к атаке, время от времени пускали одиночные ракеты, и в их искусственном свете обозначались серые, согнутые под тяжестью носилок, фигуры санитаров.
Потом радио вновь заговорило.
– Русские солдаты! Храбрые русские солдаты! Слушайте нас хорошо!
– говорил немец-пропагандист. Голос у немца был высокий, радио звучало чисто, и все слышалось прекрасно.
– Ну, ну?
– подбодрил немца ротный.
– Что ты теперь скажешь? «Штык в землю! Сталин капут!»? Все то же? Или что-то новенькое?
– Храбрые русские солдаты!
– повторил диктор.
– Подумайте про свою судьбу. Плацдарм окружен. Все, кто будет сопротивляться, будут уничтожены. В бой вводятся крупные силы германских войск. Храбрые русские солдаты! Сохраните свою жизнь! Переходите на нашу сторону! Сопротивление бесполезно. Перешедшие к нам будут немедленно отправлены в тыл. Им будет обеспечено питание и медицинская забота…
– И путевки в санаторий!
– развил эту мысль ротный.
– Сохраните свою жизнь! Переходите на нашу сторону!
– нажимал пропагандист. Но закончил он, как и прежде: «Штык в землю! Сталин капут!» Этот же пароль для перехода к немцам был и на листовках, которые сбросил перед закатом «шторх», над рисунком осыпавшегося окопа, порванного проволочного заграждения и косо воткнутой штыком в землю трехлинейки.
– Жвачка!
– сказал ротный.
– Сейчас поставят «Катюшу». Год отступают, а до сих пор не перестроились.
И правда, немцы прокрутили им два раза «Катюшу», потом повторили передачу, радио щелкнуло и выключилось. Вместо радио с той же стороны, но ближе к роте, кто-то закричал:
– Иван! Переходи! Переходи к нам! Мы тебя кашей накормим!
– Власовцы! А, с-с-су-ки!
– протянул ротный.
– Слышишь, Андрей?
– Слышу. Они их выдвинули вперед. Ты, предательская рожа! Ты, сволочь!
– крикнул Андрей.
– Мы тебе завтра покажем кашу!
Вся рота, конечно, слушала и власовцев, и то, что кричали из роты, потому что не только Андрей крикнул «предательская рожа». Кричали и другие. Кричали всякие слова. Власовцы тоже кричали. Веня, высунувшись из окопа, слушал все это, говоря Андрею:
– Русские люди! Ведь русские же люди! Разве можно было подумать? Можно было поверить? С немцами против своих. Как, Андрюша,
Всю ночь над Днепром стоял гул - и ночью немцы летали и бомбили, сбрасывая ракеты, чтобы видеть, куда кидать бомбы. Всю ночь грохотали зенитки, отбивая эти «юнкерсы», рвался сухой коленкор в небе, всю ночь через Днепр плыли подкрепления: тысячи, тысячи людей везли боеприпасы, еду, орудия, минометные батареи. Но и всю ночь на стороне немцев урчали моторы подходивших машин, бронетранспортеров, танков.
Рота спала. Кто вполглаза, кто крепко, махнув на все рукой - будь, что будет, главное поспать, как следует , хоть несколько часов перед тяжким днем. Рота спала.
Еще перед рассветом немцы начали артиллерийскую подготовку. Они били по всему плацдарму. После атак они точнее узнали, до каких рубежей дошли высадившиеся, и на все пространство от этих рубежей и до Днепра, и в Днепр, и за Днепр, летели их снаряды и мины, потому что все это пространство - от закопавшихся передовых рот до Днепра, сам Днепр, за Днепром, на той стороне его - было занято нашими войсками. И каждая немецкая мина, каждый снаряд падали среди высадившихся, высаживающихся, готовящихся к высадке или поддерживающих высадку.
Еще перед рассветом полетели «шторхи», высматривая, радируя, что они высмотрели, указывая артиллерии и «юнкерсам» цели. Потом полетели «юнкерсы». Их было больше, чем накануне, больше было и «мессершмиттов» и «хейнкелей», но больше прилетало и наших истребителей, и целый день над плацдармом, Днепром, над Заднепровьем шли воздушные бои.
К этому полудню рота отбила четыре атаки. Конечно, она бы не продержалась так долго, но за прошедшую ночь сзади нее прибавилось сорокапяток, пятидесятисемимиллиметровых пушек, и стояли, зарытые под ствол, две семидесятишестимиллиметровые отличнейшие пушки, подкалиберный снаряд которых пробивал боковую броню и «тигра».
Но к полудню рота едва держалась. Бомбежкой, непрекращающимся артобстрелом почти все орудия в тылу роты были выведены из строя, а в оставшихся многие из расчетов погибли.
В роте не осталось и трети от того числа, что высадилось сутки назад. Ротный снова был ранен осколком в голову, но роту не бросил, по-прежнему командуя, гоняя Степанчика и связных по узким и мелким ходам сообщения между окопами.
А Веня был убит. Еще во вторую атаку немцев и власовцев. Поддерживая прыгающую ленту, пока Андрей вел огонь, Веня забылся, забыл осторожность, высунулся из-за щита, и пуля попала ему в темя. Андрей увидел это, когда кончилась лента, а новую Веня не вставлял.
Он крикнул:
– Что ты! Ленту!
Но Веня теперь не должен был вставлять ленту, как ничего не должен был делать.
Он лежал боком на площадке, упираясь лицом в колесо пулемета, уцепившись руками за станок под приемником. Глаза у Вени были закрыты, а от затылка под колесо капала с коротких светлых волос кровь.
– Васильев! Сюда!
– Андрей сам вставил ленту, а Васильев сжался за щитом.
– Отодвинь!
– Васильев отодвинул Веню.
– Держи! Видел, как? Ровно держи!