На двух берегах

Меркулов Олег Борисович

Андрею пришло было в голову, что станция эта Rakitnaja, именно и похожа на кладбище, но он ошибся, потому что на кладбище не суетятся, не хохочут, громко не разговаривают, как делали это немцы, а у тех, других, выражение лиц должно было бы быть иным - грустным, задумчивым, добрым, просветленным, другим каким-то, но не таким, каким было оно здесь.

В первую очередь, главным на лицах, в глазах, даже в жестах, движениях, походке, вообще во всем облике не немцев обозначалась настороженность. Люди стояли, сидели, шли, делали что-то вроде бы внешне и спокойно, но когда они сидели или стояли, то время от времени оглядывались по сторонам и назад, словно ожидая чего-то неприятного, опасного и готовясь к этому

неприятному, опасному. Они оглядывались так, хотя и реже, и когда работали, словно все эти люди в чем-то провинились и за это могли в любую секунду ждать облавы, ареста, немедленного осуждения и расправы.

Когда эти люди шли и когда навстречу им попадались немцы, было заметно, что немцы идут на них, как на пустое место.

Немцы, конечно же, так и хотели бы, чтобы не немцев вообще не было на этой Rakitnaja.

Сама Rakitnaja им, несомненно, была нужна, иначе на кой черт они сюда приперлись? Нужно было поле за путями, синевший вдали за ним лес, нужна была, наверное, и речка, через которую они переехали, гремя на мосту. Нужно было и небо над всем этим. А люди, которые тут жили, немцам были, видимо, не просто не нужны. Они мешали немцам. Раздражали, наверное, самим фактом, что были. Немцы, конечно, не могли обойтись без них - чтобы работала эта Rakitnaja следовало грузить рельсы и шпалы, чтобы не горели буксы, следовало подливать в них нефть, чтобы поезда шли, еле-, довало машинистам их вести, а кочегарам кидать в топку уголь. Само по себе ничто это не делалось, а заменить не немцев на немцев немцы, конечно, не могли. Немцев просто не хватало на все те дела, которые должны были делаться, чтобы немцы могли жить там, везде за Германией, куда они пришли, на любой земле, которую они завоевали.

– Думаешь?
– не оборачиваясь спросил майор.

Похолодало, да и от настывшей земли пробирала дрожь, и пленные тесней жались спина к спине. Андрей чувствовал, что майор, прислоняясь к нему, совсем дрожит.

– Думаю.

– Это хорошо. Что ж надумал?

– Пока ничего. Особенного ничего.

– Ну, а все-таки? Если без частностей, что главное?

– Почему они здесь? Почему же все-таки они здесь?

– А-а-а… - протянул майор.
– Значит, и ты тоже?

– Да. Но почему «и я тоже»?

– Почему и ты тоже? Да потому, что вся страна задает этот же вопрос: «Как немцы, почему немцы оказались… почему война обернулась для нас такой катастрофой, почти катастрофой», - поправился майор.

– И почему?
– спросил Андрей.
– Да, почему?

Так как все пленные угомонились, почти не шевелились, чтобы не терять тепло, молчали, конвоирам было наплевать на этот его негромкий разговор с майором. .Конвоиры даже отошли, чтобы не нюхать из уборной.

– Потому что надо было лучше воевать!
– ответил решительно майор.
– В конечном итоге - это первая причина. А теперь… теперь, брат, вся страна воюет… Мужчины - в армию, женщины, подростки - на поля, к станкам, в шахты. Вся страна отбивает то, что было отдано этим, - майор показал пальцем на немцев на платформе, - представителям высшей расы. Тьфу!
– сплюнул майор.

Майор помолчал, повздыхал, не поворачиваясь, нащупал его руку и пожал:

– Ладно, ладно, брат! Отбросить грусть! Мы еще будем у них! Будем! Никуда от нас они не уйдут! Главное, чтобы каждый воевал так, как надо. Чтобы стрелял их, уничтожал, сволочей!

Рабочие, накидав нужное количество шпал, сели опять курить.

– Помогают. Все-таки они немцам помогают, - заметил Андрей о них.

– Что сделаешь?
– возразил майор.
– Заставляют. За неявку - расстрел. Если бы мы сумели всех вывезти… Ведь не сумели же мы всех вывезти. Знаешь, когда надо кормить детвору, это… И в этом - в том, что наши люди, чтобы не быть расстрелянными, чтобы их детвора не умерла с

голоду, работают на немцев, наша вина! Тоже наша вина!

«А что, если бы гитлеровцев было в десять раз больше, - ужаснулся про себя Андрей.
– Тогда бы им нужна была только земля, только географическое пространство. Они бы не только уничтожили каждого, кто попал бы под них, они бы, наверное, и наши города целиком разрушили. Построили бы свои. Они бы все наше уничтожили!» - решил он.

То ли от холода, то ли от своих мыслей майор начал бормотать себе под нос про какой-то космический лед:

– Ганс Горбигер. И тоже австриец. Надо же так! Земля в тесной связи с космическим льдом. Вся ее история - это история катастроф, вызванных оледенениями. Ледники, смена климатов, отсюда подвижка живого, великие переселения народов, смена цивилизаций. Пусть арии пришли откуда-то из Гоби. Все это проверится наукой. В конечном итоге археологи и историки ответят, откуда и почему кто пришел. Археологию не сбросишь со счетов науки. Арии - сверхлюди, а все остальные - неполноценный человеческий материал? Почему в это мракобесие верят потомки Гете?

– Ладно, товарищ майор, - Андрей хотел успокоить майора.
– Нам главное продержаться и вырваться. Вот что главное сейчас.

Майор поерзал у него за спиной, прижимаясь лопатками к его лопаткам.

– Верно, брат. Ага! Кажется, зашевелились! Кажется, сейчас поедем. Ну, сержант, умри, а чтоб костыль был в вагоне. Он - тоже оружие против мракобесов.

Дверь с лязгом поехала на свое место, глухо звякнул крюк, которым она запиралась снаружи, все замерли от нахлынувшего отчаяния: «Куда везут? Что ждет дальше?». В вагоне стало так тихо, что было слышно, как царапает по доскам проволока, которой конвоиры закручивали крюк, чтобы или его кто-то не откинул, или он не откинулся сам от тряски.

– Где ты?
– позвал негромко майор.
– Старший сержант!

– Здесь!
– Андрей шагнул к нему. В вагоне было совершенно темно, пусто и пахло сырой картошкой. Несколько картошин каталось у них под ногами.

– У кого зажигалка? Осмотреть вагон!
– приказал майор.

Чиркнул кремешок - желтый, маленький, как тыквенное семечко, огонек, осветил лишь несколько лиц.

– На!
– Майор подал саперу, это он зажег огонек, письмо в конверте.
– Жги. Посмотри, нет ли чего железного.

– Как только тронемся, как только наберем скорость - ломать. Здесь!
– показал майор, взяв Андрея за руку и проведя его рукой по стене у двери.
– На полу доски толще. Вдруг не успеем? Товарищи!
– сказал майор громче.
– Из лагеря бежать труднее. У них там все и продумано и налажено. Здесь наш последний реальный шанс. Пока мы не обессилели, чтобы добраться до своих. Или до партизан. Пока есть воля…

– Это уж как каждый. Кто бежит, а кто и нет, - возразил кто-то из темноты.
– Дело добровольное.

– Правильно, - согласился майор.
– Добровольное. Но…

– Чего там «но»!
– возразил тот, из темноты.
– Теперь каждый своей судьбе хозяин. Без всякого «но». Каждый живет один раз.

– И умирает тоже раз!
– перебил его сапер. Он вернулся, бегло осмотрев вагон и не найдя ничего, что могло бы сослужить им хоть какую-то пользу для побега.
– Заткнись!
– приказал он тому, кто возражал майору.
– Не хошь, не надо. Подыхай у них под сапогом! Держи!
– он сунул Андрею зажигалку и последний листок письма. Андрей, встряхнув листок, чтобы он развернулся, поджег уголок, и пламя полезло по строчкам вверх, сжигая слова: «Эта зима будет тоже трудной, хотя и… Сменяли твой коетюм на муку… Жена Николаева все ждет, не верит… Работали всей школой на заготовке дров…» - и всякие другие, в которых, наверное, жена майора рассказывала ему о своем житье-бытье.