«На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

Головина Алла Сергеевна

ТЕЛЕГРАММА

Строчили провода над полем, По деревням и городам. Текли слова любви и боли, Летели стаи телеграмм… Пускай разгадан и оплачен Короткий радостный ответ — Телеграфист уездной почты Садится на велосипед. И радуясь, и подтверждая, И глядя вверх на провода, Послу, слетевшему из рая, Ты пишешь на бумажке: да. Чтоб, позабыв о мокром снеге И отстранив земное зло, Он звонко простучал коллеге Ответ в соседнее село. И долго помнил ночью лунной, Как плещет чуждая любовь, Что пели провода, как струны, Стекая в венчики столбов. 1934–1935

ПРИГОРШНЯ ЗА ГРОШ

На

лотках, на народном гуляньи, Из-под кучи расшитых платков, Розоватое зарево глянет, Целый ворох стеклянных стручков. На картоне, как будто — медали, Эти пуговки с грядкою дыр, Их разыщет из сказочной дали Прискакавший на смертный турнир. Будет долго искать по палаткам Перероет тряпье и найдет На железе, натянутом гладко, — На груди этот ворох пришьет. Леденцами они загорятся, И ребенок, напавший на след, Отстранит и шары и паяца И отвяжет литой эполет. Витязь, витязь, не торопитесь, Там на площади, на краю, Вам покажут, как дама и витязь Обвенчались в рогожном раю. И как пригоршни этих кружочков — Этих пуговиц с ангельских лат, Продевает красавица в мочки И считает свой розовый клад. Все сокровища этого мира Мы на сердце своем унесем, Приходите скорее с турнира За моим деревянным конем. 1934–1935

РОЖДЕСТВО I

Под крышей стынущего дома Сама почти что не жива, Забвенья легкою соломой Ты перекладывай слова. Твои созревшие полеты И прозвучавшие слога, Как лучших фруктов позолоту Хранят до срока погреба. Зима страницы залистает, Зима забудет звонкий клад, Когда на окнах зацветает Хронический бесплодный сад. Но вот в столовую метели По очереди, по одной, Под тающею пеленой Пропустят срубленные ели. На крест подножьем опираясь, Они глядят, как из бумаг Выходит легкий ватный заяц И чей-то небывалый флаг. И яблоки, вдыхая хвою, Увидят снова между хвои, Как встанешь ты почти живою, Как воскресает голос твой. Твой голос радостный и зримый, Крылатый сбереженный стих, Взлетает выше херувимов На нитках бледно-золотых. 1934–1935

РОЖДЕСТВО II

Пахнет детство орехом в меду, Пахнет детство эмалевой краской, Рождество раскатилось на льду И к дверям привязало салазки. А в сочельник в закрытых дверях Тщетно скважину хочет расширить, Там в гостиной серебряный прах На почти изумрудной порфире. Там в гостиной твой маленький брат Станет рыцарем без посвященья, Ты одна принимаешь парад, Задыхаясь от восхищенья. Но потом, заслонясь от огня, Что играет на золоте брони, Ты небрежно погладишь коня И хлопушкой покормишь с ладони. Ведь уже подсказали огни, Что на завтра, на после обеда, Хорошо бы сюда пригласить Синеглазого сына соседа… 1934–1935

«За струнами бряцавших лир…»

За струнами бряцавших лир Кружилась жизнь в шальной погоне, Но окончательный свой мир Ты помещала на ладони. Мерцаньем невесомых доз Вверяла радости бумаге, А город цвел корзиной роз И пыльным символом на флаге. Пусть, облачно дыша вверху, Вздымалось небо синим тентом, Ты крылья клеила стиху И обшивала позументом. Строка к строке, К вершку вершок, Лазурь — тетрадная обложка, И до ближайшего окошка Летит бумажный петушок… И свой тупой измятый клюв Разбив, но все-таки прощая, Он вспять печально обращает, Крыло повесив и согнув… 1934–1935

В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ

Сквозь стекла осеннее солнце греет, Под куполом из стекла Виктория Регия в оранжерее Бережно расцвела. Плотами ложатся на глади листья, И плотно, как на века, К воде прилегла снеговая пристань Расщепленного цветка. Сквозь тропики стынущего сада, Читая дощечки мельком, Торопишься ты и становишься рядом С Дюймовочкиным цветком. Пускай

на столетниках ждут бутоны, А на бессмертниках — тлен, Тебе не удастся проплыть затоны И ботанический плен. Пускай твое сердце почти не дышит, Рука прилегла к стеблю, Зовут горожан голубые афиши Опять к твоему кораблю. Лишь ночью остынут повсюду стекла, И, не дождавшись чудес, Уходит толпа через пыльный и блеклый Перегороженный лес. И ветки вздохнут облетевшей мимозы, И дружно ударят в окно Откуда-то сверху китайские розы С альпийскими заодно. И руки, как весла, и весла, как крылья, Под листьями нету дна, Из белой магнолии плещет мантилья, И ты отплываешь одна. Виктория Регия — белый остров От берега за версту. Но все исполняется точно и просто, Когда чудеса в цвету. Лишь сторож в углу, заметая билеты, Как синие лепестки, Увидит в саду небывалое лето И две разведенных руки. И, отправляясь к воротам в сторожку, Отметит, что расцвели Сегодня на клумбах и на дорожках Все чудеса земли. 1934–1935

«Солнце, солнце — вопрос ребром…»

Солнце, солнце — вопрос ребром, Я встаю, оттолкнув тревогу… Туфли, шитые серебром, Голубые, на босу ногу. И веселый этот халат, Самый мягкий, самый веселый, Где гирлянды цветов скользят В отворотах и по подолу. Солнце, солнце — вопрос ребром… Значит, снова и что есть силы… Словно лира, высокий дом, И, как струны, поют перила. Словно лира — окно во двор, Словно струны — плетенье рамы, И, как пенье, летит разговор Снизу белыми голубями. Значит, снова на половик Из дверной сияющей щели Проскользнет, расцветая вмиг, То письмо, что я жду недели. Солнце, солнце, значит, опять, Значит, снова и что есть силы Нужно верить и отстранять Подоконники и перила… 1934–1935

«В серебре, в серебре, в серебре…»

В серебре, в серебре, в серебре И ресницы, и кудри, и плечи. В сквере, как на монетном дворе, Снег чеканит счастливые встречи. Мы сегодня один на один, Темнота голубая за нами, И в пещере своей Аладдин Подымает дрожащее пламя. Этот блеск, этот сказочный хруст, Этот звон у тебя под ногами!.. У дороги подстриженный куст Захлебнулся во сне жемчугами. Это — сквер, это — мертвый восток И богатства слепящие жерла, И втекает уже холодок В онемевшее слабое горло. В тайниках голубого дупла, В кубках гнезд, на колонне киоска — Серебро, серебро: купола И пожарища лунного лоска. Это сквер… Возвратимся ж домой. Электрическими фонарями Это — ночь городская с сумой Пробивает пещеру за нами. И взрывает ее без шнура, И выводит через обломки Нас, таких же, как были вчера, Потерявших у входа котомки… 1934–1935

«Что делать с ангельским чутьем…»

Что делать с ангельским чутьем, Что делать с ангельским терпеньем, Когда стихи заспорят с пеньем, Рассказывая о своем?.. О человеческом, о злом На языке простом и вялом… — Что делать мне с земным началом, Что делать мне с земным теплом?.. Не узнавая бледных строк, Уже не доверяя слуху, Глаза смежив, покорно, глухо Впервые повторю урок Любви, что заревом вдали Чадящим заслонит зарницу Своих же слов, что обошли Меня на целую страницу, И снов, и встреч… И откажусь, От ангельского песнопенья, Взамен немного нетерпенья, Взамен тебя, земная грусть… 1935

«От снега, как от соболей…»

От снега, как от соболей, Не гнутся плечи у прохожих. И ты, на ангела похожий, По белому идешь смелей. Вот так — ступать по облакам, По Млечной ледяной дороге: Крылатый трепет — по рукам, Следов не оставляют ноги. И улица к лучу луны Сегодня подведет вплотную. — Лети, я больше не ревную — Я вижу ангельские сны. «Круг». Берлин.1936