«На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

Головина Алла Сергеевна

«Еще вести покорный стих…»

Еще вести покорный стих Перо привычно продолжало, Но было творческое жало Изъято из стихов моих. И сколько месяцев прошло — Заклятые свершились сроки. Уже не ранящие строки К руке слетали тяжело. И крыльев мутную слюду Легко ломая за игрою, Не знали, что душа порою Уже предчувствует беду. И на таинственной черте, Уже не поднимая взгляда, Слабеет от чужого яда И видит сны о немоте… «Меч». 18.VIII.1937

«Был страшен миг последней немотой…»

Был

страшен миг последней немотой Перед грозой. Клубилось, трепетало И застывало снова за чертой, Где молнии уже вильнуло жало, Где старый дом, стоявший в тупике, Впервые озаренный — словно сдвинут. Где все карнизы голуби покинут, Где вырос флаг на явленном древке. И полоснуло грохоту навстречу По воздуху над тучами в разбег, По пригородам падал снег С фруктовых гор, не охлаждая сечу. Но вот смотри, за первой прядью прядь Дождя легчайшего и теплого, льняного Уже из форточки перебирать, Хотя и страшно, но совсем немного. Внизу мутится улица? канал? Мелькают тучи, на глазах скудея… За этот миг наш кактус расцветал Быстрей, чем под ладонью чудодея. «Меч». 21.XI.1937

«Возвращайся в пятый раз и сотый…»

А в Библии красный кленовый лист.

А. Ахматова (2-й вариант)

Возвращайся в пятый раз и сотый. Знаю я, тебе не надо знать, Что прошу с печальною охотой, Что приму с надеждою опять. Звезды с неба падают и вянут, По пути теряют стебельки… Кто восстанет? Для чего восстанут? Спи, мой ангел, ночи — коротки. А наутро разберешься сразу, Для чего вернулся и к кому, Спи, мой ангел, сине-кареглазый, Я тебя нарочно не пойму. Но прощу, конечно, и поверю И, тихонько окна заслонив, Подберу серебряные перья С пола в книги, песни заложив. 1936–1937

«Теченье городской реки…»

Теченье городской реки, такие скользкие перила и две протянутых руки уже без воли и без силы — благословляющие так души последнее биенье, воспоминанье и забвенье, и сон камней, и синий мрак, и тишину, и высоту. И звезды, что тяжеловаты, вдруг приближаются к мосту и обрываются куда-то, — с прозрачным звоном и огнем, легко сжирающим пространство, тоску свою и постоянство, свой дальний край, свой отчим дом… «Современные записки».1938.Т.67

«На севере венки из жести…»

На севере венки из жести, а здесь живые белые венки, влюбленные не умирают вместе, разведены две правые руки. На севере тоскует лебедь и смотрит в небо с птичьего двора, легко очерчен треугольник в небе, но ты один не вылетел вчера. Разлука простирается без края, томится мертвый на осеннем льду, летит живой и достигает рая и ждет его в безветренном саду. За облаками в перекрестном шуме попарно — крылья и рука с рукой. Не жди меня, твой друг сегодня умер И обойден небесною тоской. «Современные записки».1938.Т.67

ДЕТСКАЯ КНИГА

I. «Звон стекла, дуновение шторы…»

Звон стекла, дуновение шторы, Шорох шепота на крыльце. Прямо в окна вползают воры С полумаскою на лице. И уже на ногах вериги, — «Мы безжалостно заберем Ваших кукол и Ваши книги, Даже плюшевый Ваш альбом…» Безошибочно, в лунном свете, Тот, кто стройный и впереди, Голубой медальон заметил Под оборкою на груди. «Вы

влюбляетесь слишком рано (Створки отперты без труда), Бойтесь верности и обмана, Бойтесь памяти навсегда». В черном бархате полумаски Холодны, тяжелы глаза: «Вы читаете на ночь сказки Перед зеркалом, стрекоза, И уже полюбить решая, Словно сердцу пятнадцать лет, Вы мечтаете, как большая, И страдаете, как поэт». Но покорны, прозрачны руки От ладони и до плеча, — И описаны эти муки В басне «Бабочка и свеча»… Забывая найденный мячик И оборванный медальон, Нежный голос наутро плачет И в стихах вспоминает сон.

II. «От слов твоих, от памяти моей…»

От слов твоих, от памяти моей И от почти такого же апреля Опять поет забытый соловей И близится пасхальная неделя. Но вот встает в какой-то полумгле И призраками — праздничные лица, Цветы сияют мутно на столе, А соловей — как заводная птица. Он так поет, что плачет богдыхан В истрепанном собраньи Андерсена. — Хочу того… — Но тяжелей туман, И дальше север, и слышнее Сена. И девочка, под заводную трель, Боится так, как прежде не боялась, Сказать тебе, что и сейчас апрель, Что с нами память, кажется, осталась, Что можно бы попробовать еще. Но вот она уже сама не верит, Хоть соловей садится на плечо, И щелкает, и нежно лицемерит… И дождь идет без запаха дождя, Без шелеста, стекая с переплета, Где спят герои, руки разведя, Как для объятья или для полета. «Современные записки».1938.Т.67

ВЕСНА

О, как слаба, о, как нежна, О, как скучна и нежеланна Встает прохладная весна Из-за февральского фонтана. И ей подчищенный тритон Трубит заученную встречу, Садовник — хилого предтечу — Пестует зябнущий бутон. И в рыжем пиджаке плебей Стоит, нацелясь аппаратом, — Богиня с профилем носатым Ему позирует с аллей. Но эта встреча не для мук… В траве потягиваясь прелой, Амур натягивает лук И в землю выпускает стрелы. «Современные записки».1938.Т.67

«Не черна моя совесть, а только мутна…»

Не черна моя совесть, а только мутна. Целый месяц в окне не вставала луна. В тишине, в темноте наступала весна. И томила она, и звала у окна. — Умирай, наступила для смерти пора. Как туманны утра и душны вечера, Не вздыхай, не гори, не зови, не дрожи, Только веки сомкни, только руки сложи, Только жить перестань… А покой недалек. Жестяные цветы от весны на порог, Позумент — у плеча и парча — на груди, Только ты не вставай, только ты не гляди… Розовая глина легка и суха, Далеко до луны, высоко до греха. 1938. «Современные записки».1938.Т.67

«Боже мой, печалиться не надо…»

Боже мой, печалиться не надо, Этот день — спокоен и хорош. На дорожку маленького сада Золотая набегает рожь. Чайных роз измяты сердцевинки, Лепестки, как дамские платки, Из-за них погибнут в поединке Вечером зелёные жуки. На мосту почти прогнили доски, И перила так легки, легки, Поправляй же локоны причёски, Становись, взлетая, на носки. И никто, наверно, не заметил, Как я пела, огибая дом, И как, словно спущенные петли, Тень моя рассыпалась дождём. Как недолго, чувствуя тревогу, Голос мой срывался и дрожал, Но никто не вышел на дорогу, На земле меня не удержал. 1935–1938