На городских холмах
Шрифт:
Играя на религиозных чувствах арабов, Альмаро ведет и политическую агитацию. Он пытается уверить их в том, что оказывать помощь немцам и работать на них повелевает аллах. Иначе, запугивает он задавленных невежеством и темнотой алжирцев, русские могут выиграть войну, и тогда во всех странах ислама будут введены чудовищные законы: женщин принудят снять чадру и выходить на улицу с обнаженными лицами, а юноши и девушки будут учиться в одной школе.
Арабы по-разному относились к происходящему. Одни, подобно Сориа, покорились судьбе, полагая, что так угодно аллаху и что он сумеет сам покарать угнетателей; другие, как старый Идир, считали, что борьба бессмысленна, так как на стороне пришельцев сила и
Писатель сплетает судьбу Смайла с судьбами таких мужественных и храбрых патриотов, как Фернандес. И если прежде девятнадцатилетний юноша чувствовал себя жалким, одиноким, и беспомощным, то теперь он начинает задумываться над необходимостью организованной борьбы с угнетателями. Подходя к рынку, где собрались феллахи и рабочие, обманутые посулами Альмаро, Смайл спрашивает у самого себя: «Неужели здесь не найдется членов разогнанных рабочих партий, которые бы сорвали это сборище или по крайней мере отвратили бы от Альмаро тех, кого ему удалось убедить и обмануть?»
Альмаро — это собирательный образ, он подан в романе как олицетворение социального зла. Поэтому Смайл мстит ему не только как своему личному врагу, но и как заклятому врагу своего народа. Юноша-патриот убивает Альмаро с сознанием того, что этот его поступок, за который он сам, видимо, заплатит жизнью, послужит «уничтожению хоть маленькой толики той несправедливости и тех несчастий», которые навалились на народ Алжира.
4 марта 1962 года, в канун возобновления переговоров между временным правительством Алжира и Францией, в дни, когда бандиты ОАС особенно активизировали свою разбойничью деятельность, газета Коммунистической партии Франции «Юманите — Диманш» начала публиковать на своих страницах роман Э. Роблеса «На городских холмах». Книга Роблеса пережила свое новое рождение, она стала активным жизненным документом, опровергающим иллюзорные надежды колонизаторов сохранить свое господство в Алжире.
Какую бы книгу Роблеса ни взял читатель, он постоянно ощущает в ней присутствие и участие самого автора в событиях, о которых он повествует. Порой автора трудно отделить от героя произведения, он сливается с ним. Вместе с Сержем Лонгеро, героем романа «Везувий», он мучается над разрешением проблемы личного счастья и общественного долга, вместе с Монсерра он совершает высокий моральный подвиг; вместе с нами идет по жизни певца свободы Гарсии Лорки, вместе с патриотом Смайлом мстит угнетателям. Все это придает произведениям Роблеса исключительную силу правды, а порой даже историческую достоверность. Их согревают оптимизм, любовь к человеку, они утверждают светлые идеалы свободы и справедливости.
С. ЕМЕЛЬЯНИКОВ
На городских холмах
(Роман)
Памяти моего друга
Ахмеда Смайли.
В то время, когда была написана эта книга, а именно в 1946–1947 годах, я преследовал вполне определенную цель: показать душевное
В мае 1945 года, когда я находился около Штутгарта, до меня дошли первые слухи о восстание алжирцев в районе города Константина. В Европе едва начал затухать огромный пожар, а другой уже разгорался в моей родной стране, по ту сторону моря. И хоть он не был так огромен, его багровое пламя несло с собой те же несчастья.
На следующий год я возвратился в Алжир, и все, увиденное там, убедило меня, что пожар, залитый кровью тысяч и тысяч жертв, вспыхнет вновь с небывалой, всепожирающей силой. Людей можно убить, но идею, ради которой они идут на смерть, убить невозможно — и это знает каждый.
Будущее не сулило ничего хорошего молодежи Алжира. Сама сущность и структура колониализма говорили о том, что алжирцам предопределено биться об стену без всякой надежды проломить в ней выход в другой, более справедливый мир. А уже одно понимание этого, бесспорно, ведет к бунту. Кроме того, лучшие люди Алжира хорошо знали те силы, которые, презрев справедливость, поддерживали эту стену.
Не прошло и шести лет после опубликования романа «На городских холмах», как Алжир увидел жестокое лицо войны. Тысячи Смайлов, готовых с оружием в руках завоевать свои права, вырвались с факелами в руках из кромешного мрака окутывавшей их ночи.
В другом лагере на их зов откликнулись многочисленные Монсерра[1], которые томятся теперь в тюрьмах Казабианда и Константина лишь за то, что усомнились в справедливости той битвы, в которую ввергла их Франция.
Поверьте, не из чувства самолюбования я называю здесь имена героев моих книг. Я искренне убежден, что каждый писатель, если только его творения по-человечески правдивы, знает, что рано или поздно на одном из жизненных поворотов он встретит своих героев, «твердо стоящих на земле» и облеченных «в плоть и кровь», о чем постоянно твердил Унамуно[2].
И если я объединяю здесь Смайла и Монсерра, то делаю это лишь потому, что, с моей точки зрения, эти опаленные пламенем люди вышли из одного горнила — того самого, где человеческий разум кует для себя защиту от тяжелейшего из поражений, угрожающего ему, — отказа от самого себя.
(Э. Р.)
Июль 1960 года.
Часть первая
I
В понедельник вечером.
Один из этих гадов грубо втолкнул меня в комнату. Позади хлопнула дверь. Я вздрогнул и чуть не обернулся. Я остановился у двери, растирая запястья, но вот кто-то ударом кулака подтолкнул меня к столу. И тогда я увидел Альмаро. Облокотившись о массивный письменный прибор и зажав в пальцах ручку, он пристально смотрел на меня. Я сразу узнал его. Он растолстел. Свет лампы с зеленым абажуром придавал его лицу какой-то болезненный оттенок; на лбу и возле носа залегли тени, отчего лицо казалось застывшей маской, на которой, будто гипнотизируя, сверкали жесткие глаза. И в этом зеленоватом свете мне вдруг почудилось, что они живут сами по себе, вне связи с Альмаро, что они похожи на те стеклянные, выставленные в витрине аптекаря глаза, которые всегда вызывали во мне чувство тревожного любопытства.