На грани мировой войны. Инцидент «Пуэбло»
Шрифт:
СЕКРЕТНО: NODIS: CACTUS.
Меморандум
Руководитель аппарата Совета национальной безопасности CША —
специальному помощнику президента США Ростоу.
Вашингтон, 2 февраля 1968 года.
Тема: следующие корейские шаги.
Бергер и Догерти полагают, северные корейцы, очевидно, хотят держать двери открытыми и вдохновлены первой встречей. Я — нет. Впечатление полностью отрицательное. Я думаю, что они захотят затянуть переговоры, потому что:
— статус-кво — победа для них;
— длительные встречи без результата очень осложнят наши отношения
— для дальнейшей эксплуатации карты «ШПИОНСКОГО» корабля и команды;
— огромный престиж от длительного удержания на крючке Соединенных Штатов;
— советы, по сообщениям (разведки), предсказали северным корейцам, что наша реакция на конфискацию будет умеренной, и до сих пор они это чувствуют, несмотря на нашу демонстрацию силы. То есть чувствуют себя в безопасности и могут продолжать в том же духе;
— в дополнение к престижу, являющемуся результатом удержания нас на крючке, имеется также престиж корейского «равенства» на двусторонних переговорах без опеки Комиссии ООН.
СТРАННЫЕ ВЕЩИ
Хэмпфилл позвонил Дэйву Ли в «Тайм» и предложил сделать благородный жест:
— Что, если ваш журнал возвратит Розе оригиналы опубликованных акварелей ее мужа, чтобы она могла вручить их Бучеру, когда он вернется? Это укрепит общественную веру в благоприятный исход.
— Идея великолепная, — легко согласился Ли. — Сейчас же предложу ее главной редакции в Нью-Йорке. Возможно, это хотя бы частично компенсирует оплошность журнала, за которую я должен принести свои извинения. Дело в том, что художники, работая над обложкой в ужасном цейтноте, нарисовали на фуражке Бучера не ту «яичницу-болтунью», и он, увы, предстанет перед миллионами читателей с кокардой рангом ниже, чем положено коммандеру. Бывает, что тут поделаешь! Остается надеяться, что Пит не обидится, когда вернется…
Перезвонив через две минуты, редактор Ли радостно сообщил, что Нью-Йорк идею одобрил. Вообще-то подобные вещи журнал экспонирует на передвижной художественной выставке в целях собственного паблисити, но в данном случае редакция готова сделать исключение. Тем более что в статью вкралась ошибка. Там сказано, что Питу 40 лет. На самом деле ему только тридцать восемь.
— Но в этом нет ничего страшного, — заключил Дэйв с некоторой долей озорства. — В следующем номере я напишу, что Бучеру 36 лет, так что «Тайм» окажется точен, по крайней мере, среднеарифметически!
По совету Дэйва самый быстрый способ получить свежий номер журнала — это съездить в международный аэропорт Сан-Диего, где он уже должен поступить в продажу. Хэмпфилл так и сделал, поехал и купил в газетном киоске аэропорта сразу три номера Time Magazine. Затем заехал перекусить в пиццерию. Ранним утром он был единственным посетителем. Хозяин пиццерии взглянул на обложку журнала и спросил, знаком ли офицер с коммандером Бучером. Хэмпфилл утвердительно кивнул и добавил, что пицца, которая сейчас готовится, предназначена миссис Бучер. Владелец пиццерии решительно отказался взять плату:
— Я сам отставной боцман, и мне доставит удовольствие оказать услугу жене моряка. Мы всю неделю только и говорили что о ее муже. Нет, сэр, денег я от вас не приму.
В полдень позвонил кэптен Хилл и сообщил, что в Вашингтоне высоко оценили публикацию в «Тайм». Как его, должно быть, покривило в этот момент! И почти сразу после этого последовал звонок от журнала для домохозяек. Розу попросили назначить цену за ее историю сейчас, а также за продолжение по мере развития событий. Однако это интервью не состоялось. Государственный департамент и департамент Navy посоветовали Розе временно «лечь на грунт». Слишком много шума в СМИ могут только повредить переговорам с корейцами о возвращении экипажа. На первый взгляд, просьба
Однако затем последовала череда любопытных событий.
Они начали получать телефонные звонки от женщин, чьи мужья, дети и отцы были захвачены в плен в годы Корейской войны. Звонившие говорили об одном и том же: Государственный департамент и его представительства настойчиво просили их избегать комментариев для прессы о своих любимых, не вернувшихся в Америку после окончания войны. Родственники «выполнили свой патриотический долг до конца» и тихо надеялись, что правительство их не забудет. Иногда эта зловещая «тишина» длилась месяцы, иногда — годы. Пленные не были репатриированы, прошло уже 15 лет, и не осталось никакой надежды на их возвращение. Коммунистические страны имели обыкновение засекречивать своих пленников и отрицать, что иностранцы вообще когда-либо были взяты в плен. Затем, после долгих лет опровержений, некоторых вернули домой…
Когда несчастные родственники начали понимать, что тишина в отношении их близких называется забвением, они бросились к журналистам. Но для СМИ пленники Корейской войны уже превратились в «старую историю». «Нет ничего более старого в мире, чем старая газетная история. Только имя на бумаге — и никакой индивидуальности». Роза и Алан поняли, что располагают одним-единственным — именем, которое на устах у всей Америки. Они не могли ждать, пока «Пуэбло» и Бучер станут «старой историей». Хэмпфилл уговорил Розу дать администрации Джонсона шанс. Шанс на один месяц и ни днем более.
Если бы они могли знать тогда, в каких условиях находится Пит и его люди и насколько неэффективными окажутся дипломатические усилия американского правительства, они не стали бы ждать и тридцати секунд.
Через месяц, в марте, Роза Бучер направила всю свою недюжинную энергию на организацию национального общественного комитета «Помни «Пуэбло»».
НОЧНЫЕ УПРАЖНЕНИЯ
Американцы провели в камерах приблизительно три недели. Если не считать криков избиваемых на допросах узников, в тюрьме в общем — то было довольно тихо. Они уже свыклись с чувством ужаса, как со старым обношенным бушлатом. Во всяком случае, привыкли воспринимать дикие вопли в порядке вещей. Однажды за полчаса до отбоя в камеру, где сидели Хейс и Рассел, зашел Призрак, приказал всем собираться, то есть — «С вещами на выход!» Этот кореец был первым из дежурных офицеров, которому пленные придумали кличку. Надзиратель сохранял в себе какие-то признаки человечности. Позже выяснилось, что клички всему северокорейскому персоналу придумывали в каждой камере. Надзиратели, не говоря уже о солдатах охраны, навсегда остались для американцев анонимами. Поэтому клички стали повседневной необходимостью: надо же было как-то отличать своих тюремщиков друг от друга, если они сами никогда не представлялись пленным. Но получилась разноголосица. Понять, о ком идет речь, можно было только в пределах одной камеры. В конце концов, единый псевдоним получил каждый кореец, причем предметом гордости каждой камеры становился именно ее вариант, безоговорочно принятый тюремным обществом. Так, например, переводчика единогласно прозвали Серебряные Губы, фотографа — Джек Уорнер, по имени основателя прославленной голливудской киностудии. Иногда клички приходилось менять. Так, одного надзирателя поначалу нарекли Хороший Парень, но вскоре он стал Экс-Хороший Парень, как не оправдавший доверия. Были еще Медведь, Робот, Подозрительный, Чудила, Парнишка (который выучил английский язык, слушая английское радио ВВС, когда служил охранником корейского посольства в Египте и всех американцев называл «парнишками») и так далее. Придумывать иронические меткие прозвища стало почти единственной забавой в тюрьме Пхеньяна.