На грани полуночи
Шрифт:
– Оставь меня в покое, – взмолился Шон. – Я больше ни на что не годен.
«Вижу. Ты и раньше особо не был годен ни на что».
Шона ужалила твердая нотка осуждения в голосе Кева.
– Да что ты в этом понимаешь? – огрызнулся он. – Ты, вообще-то, умер. Так нечего критиковать.
Холодное выражение на лице брата не дрогнуло.
«Так сунь дуло в рот, если тебе так уж приспичило умереть. Не устраивай долбанных сцен».
– Я не обязан говорить с тобой. Тебя я просто выдумал.
Шон
«Если перевалишь за грань, Остерман победит. – Это хриплый голос Кева. – Он будет хохотать в аду. Хочешь доставить ему гребаное удовольствие?»
– Так что мне, черт возьми, делать? – проорал Шон.
Рот Кева ехидно сжался.
«Да, трудновато».
Шон разозлился не на шутку.
– Конечно трудно, идиот чертов, – проворчал он. – Что, по-твоему, я тут делаю? Дрочу?
Кев не дрогнул.
«Сдохнуть легко. Жить куда труднее».
Это логическое заключение Шон воспринял как сомнительное, полученное от покойника, но не стал с ним спорить. Слишком, на хрен, вымотался.
Он опустил голову на руки. Может, даже немного поспал.
И пробудился от собственного скрежета зубов. Поднялся ветер и прорезал в тумане ясные просветы.
Шон моргнул, вгляделся… и ахнул. Кишки в ужасе свернулись.
Он торчал на высокой скале. Свесив ногу и руку. И все плечо. И таращился прямо под собой в тысячефутовую пропасть.
Застыл, испугавшись до чертиков. Всю неделю он заигрывал со смертью, но впервые смерть сделала ответный ход.
Шон не хотел умирать. Мысль о смерти испугала его. Негоже так умирать. Прервавшись на полпути, не завершив дела. Так глупо умереть сейчас после всех усилий, просто драма какая-то. Никогда больше не увидеть Лив, не коснуться, не услышать ее нежный голос. Страх пронзил Шона как ледяной осколок.
Понадобилась вечность, чтобы разрушить морок и отползти от края. Шон перевернулся лицом на острые камни, ноги и руки ослабели. Он разваливался на части, впервые с тех пор, как очнулся от комы.
Он выл, скорбя о всех. Отце, Кеве, своей маме. О Лив. Оплакивал всю боль и страх, которые навел Остерман на всех тех бедных детей. О потерях, горестях, лишениях. Раз за разом, словно сквозь него проходила молния, пока он не начал думать, да прекратиться ли это хоть когда-нибудь.
Наконец все кончилось. Шон был без сил. Ослабевшими конечностями цепляющийся за горную вершину под нависшими серыми тучами.
И когда он снова перевернулся, шум в голове исчез. Шон слышал только ветер, свистевший в расселинах скал.
И ощущал свет. Ясность.
Попытался встать. Ноги подогнулись, и он сел на задницу.
От чего рассмеялся. Вот будет ирония судьбы,
Лив. Он подобрался в ожидании приступа боли, но боль изменилась. Стала жарче, мягче. Сменилась на боль страстного желания.
Сладкая боль расцветающей надежды.
Лив отступила от сценки, над которой работала. Последний раз, когда рисовала фрески для детского отдела, она нашла, что Синяя Борода слишком страшный. Теперь Лив стала жестче. Или, может, слишком извращенной.
Молодая жена Синей Бороды, оставив ключ в замке, согнулась у железной двери в потайные покои. Обстановку комнаты Лив не стала рисовать, только сплошную темноту в проеме приоткрытой двери. Да. Так страшнее. Точно.
– Выглядит красиво, милая.
От раздавшего голоса отца Лив подпрыгнула на месте. Нервы совсем ни к черту после последних месяцев. Она посмотрела на картину. Изо всех слов, которыми можно бы описать это художество, «красиво» стояло на последнем месте. Однако выбирать не приходится.
– Спасибо, папа, – поблагодарила Лив. – Что ты здесь делаешь?
Отец оглядел пыльный хаос, вызванный ремонтом в ее книжном магазине, махнул конвертом, который держал в руках, и с натянутой дружелюбностью заявил:
– Место выглядит великолепно. Хорошая работа.
Лив пожала плечами:
– Через пару месяцев я должна все тут закончить и открыться.
Наступило напряженное молчание. Отец моргнул, переминулся с ноги на ногу. Прокашлялся.
– Ты, э… ты слышала о Шоне Макклауде?
Лив вся сжалась от боли, которую вызывало это имя. Она прижала ладонь к ноющему горлу.
– Нет. Мы расстались, папа. Пожалуйста, больше не упоминай его имя при мне.
– А. Ладно. Как-то странно после того, что случилось…
– Да, но так уж обстоят дела, поэтому оставим эту тему, – резко сказала она. – Что в конверте?
Отец опустил взгляд.
– О. Это для тебя. Принес курьер. Я встретился с ним в дверях при входе, поэтому взялся передать.
Лив протянула руку. Подождала.
– Папа? – напомнила она.
Отец нахмурился.
– Наверно, мне стоит открыть его за тебя. Учитывая обстоятельства.
– О, прекрати. – Она забрала конверт из его рук. – Те, кто мог мне навредить, мертвы. Я сама могу открыть свою чертову почту.
Он пожал плечами.
– Ладно, тогда открывай.
– Потом, когда останусь одна, – оборвала его Лив. – Ну давай, папа. Выкладывай. Что она там наказала передать, но предупреждаю, я не собираюсь…
– Я не принес сообщений от твоей матери, – резко заявил отец. – Я уже три недели живу в квартире на Корт-стрит.