На грани полуночи
Шрифт:
– О, Шон, – прошептала она. – Дорогой. Мне так жаль.
Его взгляд переполняли горе и боль.
– Лив, детка. Что бы сейчас ни случилось, я люблю тебя. Помни об этом.
Тип, которого Шон назвал Остерманом, захохотал:
– Будет любопытно увидеть, как она умудрится это вспомнить после того, что вы с ней проделаете. – Он подкатил столик на колесиках к каталке. – Орудия пыток. Пособирал, что попало под руку в кухне и гараже. – Остерман стал демонстрировать каждый предмет: – Плоскогубцы, скальпель, ножовка, орехокол для пальцев, монтировка – кости ломать.
Ее начало трясти. Вспомнилось кольцо Тэм. Если все пойдет в тартарары, можно им вскрыть вену. Хорошо, когда руки связаны вместе. Ей же их привязали по бокам. Самое лучшее, что Лив могла, – проделать дыру в подушечке большого пальца.
Остерман заглянул в глаза Шону:
– Вы еще можете говорить?
Губы Макклауда задвигались:
– Пошел на хрен!
Прозвучало невнятно.
Остерман отрегулировал кнопки на шлеме у Шона. Развернул каталку Лив.
– Так вы можете смотреть, – пояснил он, будто делая одолжение. Лицо Шона превратилось в маску. Остерман пристально смотрел, облизывая губы. – Он мой. Я центр управления его мозга. Разве не прелестно?
– Вы больной ублюдок, – прошептал Лив.
Остерман захихикал.
– Шон, вы чувствуете желание поднять несколько пальцев. – Наклонился и зашептал Лив в ухо, будто они играют в какую-то игру на вечеринке: – Я прикажу ему поднять три. Прямой приказ от моего мозга в его руку. Внимательно смотрите!
Шон дернул рукой, сжал пальцы. Пластиковая трубка, тянувшаяся к игле, обернулась вокруг его запястья. Он поднял три трясущихся пальца.
– Отлично, – похвалил Остерман.
Шон продолжал двигать рукой. Указательный и безымянный пальцы, трясясь, с трудом согнулись, средний палец остался торчать вверх.
Лив хотелось зааплодировать этому отчаянному вызову. Боже, как она любила Шона.
Остерман отрегулировал капельницу.
– Большинство объектов на этом этапе уже билось в судорогах. Мы снова попытаемся, Шон.
Рука у Шона тряслась. Из глаз лились слезы. Из ноздри текла струйка крови. Лив закусила губу, стараясь не завыть.
– Работая с сильными, узнаешь больше о хореографии умственного доминирования, – самодовольно заявил доктор. – Это гораздо сложнее, чем можно подумать. Однако я несколько десятков лет практиковался.
Лив попыталась смочить языком пересохшие губы:
– За что вы его ненавидите?
Остерман заметно удивился.
– О, нет. Я не испытываю ненависти ни к одному из объектов. Они только… попались мне. По ходу дела. Если я хочу добиться быстрых результатов, которые приводят к быстрым вложениям в медицинские методики и оборонные приложения, вносящие вклад в оборону моей страны, не жалко любой цены. Я искренне верю, что цель оправдывает средства.
– Но платите не вы, – резонно заметила Лив.
Остерман моргнул и прочистил горло.
– А. Хорошо. Вашу точку зрения принимаю. Тем не менее вам не уйти от участи быть замученной до смерти
Лив посмотрела и невольно издала возглас. Теперь кровь текла у Шона из обеих ноздрей. Рот и подбородок представляли собой блестящую алую маску.
– Любуйтесь, если нравится. – Остерман вдарился в профессиональный назидательный тон, расстегивая ремни на запястьях Шона. – Он не может ни одним мускулом двинуть, только дышать, глотать и тому подобное, кроме моих команд. Смотрите.
И взял монтировку.
– Нет! – завопила Лив, когда он тяжело и смачно опустил инструмент на кровоточащее поврежденное плечо Шона.
Шон даже не вздрогнул. Из руки полилась кровь и закапала с пальцев на пол. Глаза дико сверкали.
Остерман уронил монтировку и, сжимая и разжимая, стал разминать пальцы.
– Видите? – сказал прерывистым от возбуждения голосом. – Даже не вздрогнул, а ведь, должно быть, больно. Как видите, с его нервными рецепторами ничего не случилось.
Лив хотелось кричать, но если она начнет, то уже не сможет остановиться. Если бы лезвие в кольце Тэм было длиннее, она избавила бы их от того, что предстояло. Без колебаний.
Остерман развязывал путы, которыми Шона привязали к креслу, освобождая запястья, лодыжки, руки и пояс. Шон пошевелился. Медленно стал подниматься на ноги и перемещаться в сторону каталки, где лежала Лив.
– Умница, – напевно хвалил Остерман. – Великолепно справляетесь. – Он посмотрел на Лив. – Только представьте, какой вклад мы внесем в оборонную промышленность.
– Прекратите, – закричала Лив, голос сорвался. – Сейчас же прекратите.
– О, правда? Я что, должен? – Его рот растянулся в широченной улыбке. Взгляд совсем обезумел. – Не думаю. Давайте начнем с паяльной лампы, идет?
Лив отпрянула. Шон неловко взял паяльную лампу. Несколько раз щелкнул выключателем, прежде чем ее зажег.
Лив пристально смотрела ему в глаза. И не с первой попытки сумела, заикаясь, вымолвить:
– Шон. Что бы сейчас ни случилось… Я… я л-люблю тебя.
– О, – вздохнул Остерман. – Прямо слезу вышибает из глаз. Кстати, о глазах. С них и начнем. – Он погладил Лив по щеке. – Не стесняйтесь, кричите, – предложил он ей.
– Помещение звукоизолировано.
Девушка у батареи взвыла. Остерман резко повернулся и гаркнул:
– Заткнись или я прикажу ему начать с тебя.
Со стоном девушка свернулась и принялась качаться.
Тело Шона обмякло, задрожало. Он сделал еще шаг.
Лив крепко зажмурила глаза и съежилась.
Глава 27
Остерман врал. Это была вовсе не прелюдия, а сотворенный на земле ад. Корчась в языках пламени, проклятые души визжали, подталкиваемые вилами. Каждую мышцу Шона терзала жгучая дрожь агонии: он изо всех сил противился импульсам, посылаемым Остерманом через его нервы. Импульсам поднять паяльную лампу и сжечь прекрасное залитое слезами лицо Лив.