НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи. Книга вторая
Шрифт:
Всю зиму работал, не поднимая головы, а когда поднимал, видел вокруг лишь разброд и шатания. Группа занималась, чем угодно, но не работой.
– Люба, как идет разработка документации блока А? – спросил как-то Степанову.
– Прорабатываю исходную документацию, – профессионально ответила Люба.
– А поконкретней? – попытался хоть что-то уточнить.
– А конкретней… Честно говоря, даже не знаю, что делать, – прямодушно отметила она то, что было видно невооруженным глазом.
– А что Гурьев?
– Говорит, жди Афанасича. Он разработает, а мы все потом по образу и подобию.
– А как же
– А в плане пишем – проработка исходной документации.
– Хоть прорабатываете? – спросил я, а в ответ – тишина…
Примерно так же ответили и другие «разработчики» – Отто и Жарова. Ну и ну.
Глава 16. Командировки
Весной меня посетили коллеги из Куйбышева – Маркин и Солдатов. Оказалось, со дня нашего знакомства они уже несколько раз бывали в Москве, но ввиду занятости так и не смогли встретиться ни с Кузнецовым, ни со мной. Сейчас же они приехали с реальным планом создания универсального оборудования для испытаний пневмогидравлики ракет, который мы обсуждали еще до начала работ по программе «Буран».
– Знаешь, Толя, – сказал Маркин, – Наше КБ сейчас может заказать такое оборудование для центрального блока. А вы сможете применить его для всего «Бурана». Гена уже поработал с нашими конструкторами и привез схемы типовых модулей. Хотелось, чтобы ты посмотрел и дал свою оценку.
– Нет проблем, Саша. Посмотрю с большим интересом.
– И еще… Ближе к лету мы собираемся в Харьков. Наше КБ там заказывает арматуру. Хотим предложить им делать наши модули… Сможешь составить нам компанию?.. С Мазо я договорюсь… Заодно Харьков посмотришь. Бывал там раньше?
– Еще бы! Мой родной город.
– Вот здорово!.. А то ни Гена, ни я в Харькове еще не были, – обрадовался Маркин.
Целую неделю мы с Солдатовым правили схемы и спорили до умопомрачения. К концу недели облик оборудования «нарисовался», и мы расстались, довольные друг другом…
Ближе к майским праздникам позвонил Боря и сообщил неожиданную новость – наша «тетя Клава московская», как мы ее называли, чтобы отличать от тети Клавы Зарецкой, решила навсегда уехать из Москвы. Оказалось, выйдя на пенсию, она все лето и осень прожила в Харькове. И ей настолько понравилось, что за зиму нашла выгодный обмен.
Тетю Клаву московскую я любил с детских лет. Она ассоциировалась у меня с Москвой. Проездом в Кораблино мы всегда останавливались в ее коммунальной квартире в Оболенском переулке. Позже в той квартире остался Боря с семьей, а тете Клаве дали комнату на Фрунзенской улице. Соседей стало меньше, но квартира, как и в Оболенском, была коммунальной. А тетя всю жизнь мечтала об отдельной квартире. Похоже, что только путем обмена ей, наконец, удалось осуществить свою мечту.
А мне стало грустно. Без тети Клавы московской Москва, казалось, станет совсем другим городом. К тому же, где теперь будет останавливаться мама, приезжая в Москву? Как мы обрадовались, когда в начале декабря получили ее телеграмму. А вечером позвонил Боря, и оказалось, мама и тетя Клава едут из Харькова вместе. Мы встретили их и привезли на Фрунзенскую. И вдруг мама заявила, что не поедет ко мне, а останется у тети Клавы.
И вот накануне майских праздников мы с Борисом и Геной проводили тетю Клаву московскую в Харьков. А вскоре мне пришлось навещать Бориса в больнице. Он попал туда с тяжелым приступом, и ему предстояла сложная операция.
Я ехал к нему с камнем на душе, а Боря встретил меня в палате, как всегда, бодро и даже весело. Вокруг стояли капельницы и другие медицинские приборы, а он шутил и смеялся.
– Боря, что с тобой? Действительно так серьезно? – взволнованно спросил я любимого брата.
– Серьезней не бывает, – с улыбкой ответил он, – Легко можно дуба дать… Да не переживай ты так, Толик. Еще погуляем с тобой напоследок.
– Ну, ты даешь, Боря, – поражался его словам, которые никак не вязались с его крепкой фигурой и бодрым состоянием духа, – А может все обойдется? Я вижу, ты-то не унываешь.
– Не обойдется, Толик… А уныние – последнее дело. Попал в дерьмо – не чирикай… Улыбнись, Толик… Еще успеете меня схоронить.
Меня же охватил ужас от одних только его слов. Неужели человек в ожидании близкой смерти действительно видит мир по-иному и может радоваться каждому из немногих оставшихся ему дней? Ведь и Людочку я не видел грустной в ее последние дни. Лишь однажды, да и то ненадолго. А она-то знала свой смертный приговор – «стопроцентный летальный исход».
Недели через две Бориса выписали. Я навестил его уже в Измайлово. Он, как обычно, был занят фотографией. Было впечатление, что все наладилось. Боря ни о чем не рассказывал, а я старался его не тревожить. И так было, о чем поговорить.
– Выпить хочешь? – неожиданно предложил брат.
– Страстного желания не испытываю, – ответил, зная, что Борису нельзя, а я его буду только смущать.
– А я вот испытываю, – вдруг заявил он и откуда-то из-под стола достал бутылку коньяка и лимончик.
– Боря! Тебе же категорически нельзя! – ужаснулся я.
– Мне теперь все можно, Толик, – ответил он, налил рюмку и тут же залпом выпил. Потом налил мне и снова себе, – За полгода не сопьюсь, а сопьюсь, легче помирать будет. Ну, давай… За здоровье, которого нет.
Мы выпили, а Боря, похоже, останавливаться не собирался.
– Хватит, – решительно остановил его.
– Ну, хватит, так хватит, – спрятал он бутылку и снова принялся за дело.
Вскоре мы распрощались. Оказалось, навсегда. Живым я его больше не видел, хотя раза два мы говорили по телефону…
Сразу после праздников меня снова направили в Днепропетровск. В этот раз со мной ехал представитель Службы Главного конструктора Виктор Милованов. В гостинице нас поселили в одну комнату. Казалось, так веселей, но неожиданно Виктор заболел. На заседания пришлось ходить одному, а по вечерам ухаживать за больным. Собрав силы, Милованов на пару дней все-таки вышел на работу. Но после этого ему стало еще хуже. Продержавшись неделю, мы уехали. Уже в Москве выяснилось, что у него было воспаление легких.