На изнанке чудес

Флоренская Юлия

— Скорее! — поторопила Пелагея. — Возьмитесь за руки. Здесь небезопасно!

Она посадила перед собой кота — невозмутимого, как начальник охраны, — и с надеждой заглянула ему в глаза (не забыв, конечно, схватить за руку Киприана).

Пересвет смял край чёрных одеяний в потной ладони, поплотнее прижав к себе исписанные листы. Ему очень не хотелось потеряться в ином измерении, оставшись без проводника.

А Марта в одной из «впадин» между пластами одеял углядела ларец. Он светился мутно-жёлтым светом и чуть-чуть подпрыгивал,

словно ему не терпелось избавиться от своего содержимого.

Сердце замерло от будоражащей догадки.

«Неужели огни?»

Какая-то подушка алчно раззявила пасть и пожрала ее ногу. Но Марта оказалась не робкого десятка: стряхнув подушку, она двинулась к ларцу напролом. Она имела на него полное право, и ничто во вселенной не могло ее удержать.

— Эй, ты куда, дурында?! — хрипло окликнул ее Пересвет. — Умом, что ли, тронулась?…

Остаток фразы — надо полагать, не самый благозвучный — всё равно как отрезало. Пелагею, Киприана и писателя-сквернослова вместе с его сомнительным вдохновением утянуло внутрь кошачьих глаз.

— Мр-р-мяу, — удовлетворенно промурлыкал Обормот. Он никогда не был так доволен. Даже после сытной кормёжки в свой день рождения.

Пожар буйствовал внизу, хрустя досками и ломая укрепления, как спички. Не погнушался он ни вереском, который Пелагея выращивала в горшке, тщательно оберегая от сквозняков. Ни пучками сухого зверобоя, шалфея и мяты. Попробовал на зуб новую сковороду, за милую душу сжевал любимый плед Юлианы и ведьмовскую островерхую шляпу, которой так гордилась Марта.

Но Марте было не до шляп. Светящийся ларец мерцал, приплясывал у нее на руках, и из него лились леденящие кровь шепотки:

«Выпусти нассс… Сссвободы! Сссвободы!»

Прямо какая-то революционная демонстрация в особо мелких масштабах. Кто там внутри? Тараканы-диссиденты? Угнетенные клопы на митинге?

Чушь какая! Блуждающие огни, вот кто! И сейчас Марта станет их законной обладательницей.

Запор на ларце оказался прост до безобразия. Крючок на гвоздике. Нелепо, как деление на ноль. Откинув крючок пальцем, Марта приподняла крышку — и от потрясения выронила ларец.

Из него во все стороны, словно осы из гнезда, стали разлетаться заостренные кверху искрящиеся шары. На чердаке сделалось светло, как днем. Но Марта была уже не рада. Потому как источники этого света принялись агрессивно носиться вокруг. Даром что не жужжали.

Зубастые, глазастые, с вертикальными зрачками цвета красной фасоли. Пиявки, грубо слепленные из эфира. Бурые штрихи, наподобие сведенных бровей, придавали их крошечным физиономиям поистине хищное выражение.

Марта дёрнулась, и огни учуяли выброс адреналина. Теперь они кружили, ритмично клацая зубами и вспыхивая, точно лампы проблесковых маячков.

Уж лучше сотня разъяренных Кексов с Пирогами, чем такая «радушная» компания.

Марту пробрал озноб, хотя

пот лил с нее ручьями. Она вздрогнула, попятилась — и совершила роковую ошибку. Огни набросились на нее осиным роем. Забились в ноздри, хлынули потоками в уши, выжгли глаза и затопили бронхи удушливыми волнами жара. Дикая, безудержная жажда опалила горло, высушив его до саднящей корки.

Никто не видел, в какой чудовищной агонии корчится она на полу.

Никто, кроме нее, не чувствовал, как сгорают и заново рождаются из пламени внутренние органы. Ее ломало и корёжило, а в области солнечного сплетения пекло так, словно туда ложками навалили горчицы.

Марта не заснула вечным сном, как того опасалась Пелагея. Одеяла и подушки не погребли ее под собой.

Когда блуждающие огни перекроили ее тело и завладели разумом, оболочка Марты поднялась на ноги и, прожигая босыми ступнями дыры в наволочках с пододеяльниками, направилась к отверстому люку.

Тропинка увела Кекса, Пирога и Юлиану слишком далеко от дома. Она подсовывала им то живописный муравейник на краю оврага, то миниатюрный водопад среди камней, то поляну подснежников, где Юлиана строго-настрого запретила псам помечать территорию.

Запах они почуяли лишь спустя некоторое время. Откуда-то тянуло дымом. Да таким, что Кексу и Пирогу сразу стало ясно: не костёр палят. Горят чьи-то мечты о безоблачной жизни.

Юлиана как раз закончила любоваться проклюнувшимися на ольхе листочками, когда Пирог потянул ее зубами за юбку.

— Чуешь, гарью воняет? Как раз со стороны, где наш дом стоит.

— Так то Пелагея, наверное, мусор жжёт, — отмахнулась Юлиана, взглянув на столб дыма. — Или лесники по весне распоясались…

— А вот и не мусор, — встрял Кекс. — Да и лесники навряд ли. Пойти бы, посмотреть.

И тут Юлиане как-то нехорошо сделалось. Прокралась в грудь беспричинная тревога. А ноги сами повернули назад.

Тропа криво ложилась между деревьями и, как назло, виляла, удлинняя обратный путь. Приходилось то карабкаться по песчаным косогорам, то сбегать с холмов по выпуклым корням. А внутри нарастало и крепло скверное предчувствие. Словно прямо сейчас происходит что-то ужасное, неизбежное и горечь невосполнимой утраты вот-вот заплещется на языке.

Юлиана бежала несмотря на то, что ноги отзывались ноющей болью. Впереди с ушами по ветру мчались Кекс и Пирог. И сонные птицы на вершинах леса с недоумением наблюдали за ними.

По мере приближения к дому всё отчетливей становился запах гари и всё больше росла уверенность: это не лесники и никакой не мусор.

В жилах вскипал и взрывался протуберанцами неуправляемый страх.

А потом замаячил конёк крыши с вороньим глазом чердачного окна, показалась березовая рощица и местами обуглившиеся бревенчатые стены. Дым валил из всех отверстий, неудержимо полыхало пламя.