На изнанке чудес
Шрифт:
Порог охраняла нить-оберег — враг не пройдет, будь он хоть трижды всемогущ и всепроникающ. В плошке на столе догорала свеча. Кот Обормот всё так же царственно восседал верхом на истерзанной спинке дивана, предоставив мышам грызть, что душа пожелает. Кекс безмятежно посапывал на подстилке. Мрачнее беспросветного дождливого вечера были только Марта, Теора и Пелагея.
— Вы целы? — заволновалась Марта, в первую очередь подбежав, конечно же, к Киприану. — Тут такое случилось!
— Как вы ушли, явился жандарм. Спрашивал, причастны
— Это Мерда, — хмуро подытожила Юлиана. — Раз кости и ни звука, точно она.
— А вы откуда… — начала было Теора. Договорить ей не дали.
— Нужно твоё согласие, — обратился к Пелагее Киприан. — Чтобы одну сумасбродную авантюристку под домашний арест посадить. Дней эдак на восемь.
— Эй! Ну совсем как человек стал! — не то упрёк, не то констатацию факта озвучила Юлиана. — Где твоё кленовое великодушие?!
— С тобой никакого великодушия не хватит. Запасы истощились, — подчеркнул Киприан с непроницаемым выражением лица. — Вот пойду сейчас, прорасту с горя. Простою еще сотню лет, а тебя под крону не пущу. И не дозовешься, не допросишься.
— Пожалуй, домашний арест — меньшее из зол, — робко вставила Теора. Юлиана была готова ее придушить.
41. Домашний арест
Когда Киприан изложил подробности их ночных злоключений, Пелагея отметила, что не худо бы под домашний арест посадить обоих.
— Что ж ты за ней недоглядел? Неужто мозги туманом заволокло?
Гневаться — она не гневалась. Зато кашу на завтрак пообещала спалить. Или пересолить. А лучше и то, и другое.
— Хотя поешьте-ка вы утром проростков пшеницы. Как раз проклюнется.
Пелагея кивнула в сторону камина, где у стены стройным рядком стояли тазики с белыми кирпичами, обтянутыми марлей, концы которой плавали в воде.
— Ну нет! — заупрямилась Юлиана. — Эту гадость? Ни за что!
— В гостях будете есть, что дают, — беззлобно, но твердо сказала Пелагея. — К тому же, в проростках витамины. Освежают цвет лица, проясняют сознание. Тебя, небось, после встречи с Мердой трясёт.
Юлиану действительно потряхивало. А еще мутило. И притом самым скверным образом. Как будто ее искупали в канализации, вываляли в нечистотах и напоследок заставили прокатиться на тарантасе, который пересчитал каждую выбоину в мостовой.
— От тебя чем-то недобрым веет, — покосилась на нее Марта. — Ауру, что ли, подпортили?
Аура-шмаура. Спасибо на добром слове! Что называется, утешила. Хотя чего от нее ожидать?
Киприан подошел к Юлиане и взял ее под локоть, словно разногласия забыты, а стену непонимания никто не воздвигал.
— Пойдем в гамак, нужно выспаться.
— С тобой? — выпучилась на него та. — Перебьешься. У нас, между прочим, военное положение введено. Или ты забыл?
Она попыталась вырваться, но Киприан был настроен решительно. Проигнорировав очередной приступ вредности,
Юлиана уже собралась отпустить по этому поводу язвительное замечание и даже сочинила на ходу целых две особенно обидные клички, но вдруг почувствовала, как ноги отрываются от пола. В гамак ее погрузили, как очень ценную мумию, добытую из недр земных. Надо сказать, выглядела она немногим лучше. Карманное зеркальце непредвзято засвидетельствовало, что волосы на голове сбились в один здоровенный колтун, под запавшими глазами прописались синяки величиной с полсливы. Губы, мало того что бледные, так еще и обветрились. Кожа на опаленной руке растрескалась до самых ногтей, точно старая штукатурка, и дико болела, стоило к ней прикоснуться. Может, Мерда и впрямь украла у нее красоту?
Юлиана была близка к нервному срыву, когда Киприан принялся укачивать ее, стоя на крыше тайной комнаты, и тихо напевать колыбельную. Вот ради чего, спрашивается, ему с ней нянчиться? Неужели не отпугивает его этот кошмарный вид? Ведь натуральное чучело! Такое только в шкафу хранить.
Сон подкрался сразу после мысли о шкафе, но Юлиана отогнала его, как назойливого мальчишку, который лезет без очереди.
— Эй, ты! Дубина стоеросовая, — сглотнув подступивший к горлу ком, сказала она Киприану. — К чему все эти нежности? Я же человеческим языком объяснила: между нами война. Пока не освободишь меня из-под ареста, буду слепа, глуха и вообще. Разговаривать с тобой не стану. Вот!
Ну почему он так добр? Почему не объявит бойкот в отместку? Стоит, сияя на нее своей снисходительной улыбкой, словно только что Юлиана сморозила несусветную глупость. А ведь ему сейчас положено злиться. Спустить на нее всех собак, включая Кекса с Пирогом. Право слово, если Киприан продолжит в том же духе, у нее не останется запала, чтобы держать оборону.
— Пойми, это ради твоего же блага, — с завидным терпением отозвался он. — Мерда так просто в покое тебя не оставит. Будет охотиться, пока не получит своего.
— Да понимаю я! — в слезах воскликнула Юлиана. — Но как же прогулки по городу, магазинчики, сладости? Я ведь до сих пор не попробовала здешнего мороженого!
— Мороженое я тебе достану, — с теплотой пообещал человек-клён. — А теперь спи. Засыпай.
Морфей — негодник высшей пробы — подсовывает ей, сломленной, измотанной, свежие воспоминания, пропущенные сквозь фильтр искажения реальности. Ей снится, как она убегает от Мерды по кривым ущельям улиц, которые ночью напоминают ходы, прорытые гигантской ошалелой землеройкой в состоянии опьянения. Мимо красильного цеха (вот-вот обрушится и погребет под собой), вдоль заброшенных заводских построек, наваливающихся друг на друга, как костяшки домино. К ленте многоярусных мастерских и хибар, давших приют ремесленникам и угольщикам. А оттуда по вспухшему мосту — на площадь, горбатую, как застывший океан.