На изнанке чудес

Флоренская Юлия

Кекс поудобнее устроил на лапах мохнатую голову, лениво приоткрыл глаза и скучающим тоном доложил: стоит в селе отверженных изба с облупившимися синими стенами, мышами в подвале и старушенцией, у которой не все дома. Старушенция любит давать ночлег изгнанникам, печет диковинные сладости, и зовут ее, кажется, Дорофеей.

— Печенье с предсказаниями? — оживилась Пелагея. — Помню, помню.

— А с чего ты взял, что Дорофея приходится Майе бабушкой? — не унималась Юлиана.

— Когда мы вломились в избу, спасаясь от Яроведа, там был портрет, — объяснил Кекс. — В рамке за стеклом двое людей. Улыбаются,

стоят в обнимку. Деда Майя сразу узнала. Начала приставать к Дорофее, спрашивать, кто и когда их запечатлел. Сперва старушка мычала что-то невнятное. А потом ее вроде как подменили. На лице осмысленное выражение, слова внятные. Правда, в основном, междометия. Она уронила противень с печеньем и едва не удавила девочку. Само собой, на радостях. Ну, а я, пока суд да дело, печенье быстренько подъел. Вместе с предсказаниями. Не пропадать же добру.

— То есть, ты бросил Майю одну у незнакомой спятившей старухи?! — взвилась Юлиана. — А если она девочку заодно с тестом в печь?

— Да говорю же, бабушка теперь вменяемая, — устало возразил Кекс и закрыл оба глаза, давая понять, что допрос окончен.

Со стороны дивана донеслось шуршание не то юбок, не то палой листвы. Теора — вновь красивая, излучающая здоровье и благоухающая мятой — поднялась с подушек и, увлекая за собой плоскую, донельзя истощенную тень Незримого, приблизилась к Юлиане.

— Мы были у Дорофеи. Она безобидна. Если к ней вернулся рассудок, за девочку можно не беспокоиться.

Юлиана заправила локон за ухо и прошлась по гостиной. Ни рассказ Кекса, ни заверения Теоры не рассеяли ее тревогу. Тревога скреблась в душу заледеневшими когтями, отражалась в глазах черного кота, отдавалась зудом в пальцах и к Майе не имела уже никакого отношения.

У Пересвета тоже чесались руки. Правда, по несколько иной причине. На работе ему отвесили подзатыльник за халатность в обращении с печатной машинкой. Василиса застукала его за поеданием бутерброда над клавишами и немедленно задействовала свое излюбленное средство по выбиванию дури из голов подчиненных. Сейчас Пересвету страшно хотелось кому-нибудь двинуть.

Нить-оберег пропустила его, несмотря на бурю негодования и смерчи ярости, вихрившиеся в глазах. Он ввалился в прихожую заполночь. Изнутри вход караулила банка со светлячками. Удивительно, как они только не заснули с наступлением зимы! Киприан поприветствовал гостя коротким кивком и удалился в мрачную чащу — расстраивать замыслы охотников.

— Встретишь Мерду — беги, — напутствовала его Юлиана. — Чует сердце, назрел у нее кризис.

— На тракте Мерды не было, — сказал Пересвет и ловко промахнулся мимо вешалки, с горя швырнув туда шапку.

— Значит, затаилась.

Юлиана сдула упавшую на лицо прядь, завернулась в клетчатый плед и поплелась на крышу тайной комнаты, рискуя вывихнуть в зевке челюсть. У камина сонно шевелили ушами Кекс с Пирогом. Пелагея возилась на кухне с очередным варевом для Теоры, которая, по ее мнению, еще не отошла от кровавого сражения с полчищем ворон. Обормот подозрительно путался под ногами Марты, истошно мяукал (дескать, вражда в прошлом, с битьем посуды завязал) и клянчил котлет.

— Брысь, оглоед! — прикрикнула на него та. — Вконец обнаглел!

Пересвет тешил себя надеждой, что к нему отнесутся терпимее.

Первым делом схватил со стола приготовленный для него термос с чаем — ополовинить в три глотка и согреть обмерзшие пальцы. Угнездившись в кресле, горько вздохнул и обвел честную компанию оценивающим взглядом.

— Вы тут вообще спите?!

— Спим. Когда придется. А ты чего как в воду опущенный? — полюбопытствовала Пелагея, высовываясь из-за бисерной занавески.

— Да жизнь мне не мила. Сейчас бы копчёненького. Или в проруби утопиться. Или на салат кого покрошить.

— Ну и пироги! — подал голос Пирог.

— Это всё любовь, — с пониманием отозвалась Пелагея. — Как не стало Рины, дела пошли вкривь да вкось. Я угадала?

Парня перекосило. Он резко выпрямился, словно в позвоночник ему вогнали раскаленный штырь.

— Не говори о Рине так, словно ее уже в живых нет! Мы непременно свидимся! Вот уволюсь, возьму билет в один конец…

Пелагея поднесла к дивану дымящееся мутно-зеленое варево в кружке и вручила Теоре.

— Ты погоди увольняться. Незачем гнать лошадей. От скоропалительных решений пользы что от сырого теста. Лучше расскажи, что слышно о Грандиозе? Сработал замысел с книгой?

Пересвет тоскливо махнул рукой и взлохматил золотистую шевелюру. Судя по виду этой самой шевелюры, ему давно требовалось освежиться.

— Разбирать главы — разбирают. Причем активно. А в ответ тишина.

— Так то ж тишина перед бурей! — донесся сверху голос отчаянно зевающей Юлианы. — Скоро грянет, вот увидите! Не будь я…

Закончить фразу не удалось. На кухне грянул кастрюльный залп, и головы дружно повернулись в сторону Марты. Злодейка, жадина-говядина, пожалела коту еды! Тут и к бабке не ходи: «крушитель», он же «оглоед», он же всем известный недокормленный Обормот встал на прежнюю скользкую дорожку.

* * *

В отличие от записок Звездного Пилигрима, статья Пересвета о светящемся дереве наделала в городе много шуму. Если «Книгу Правды» обсуждали по большей части шепотом, чтобы не прознали соглядатаи Великого, то дерево-гигант внесло в массы бурное оживление. И горожане — те, что посмелей, — ломанулись в лес на поиски чуда.

«Чудо» тем временем прибыло с ночного дежурства и по-хулигански перемахнуло через парапет крыльца, застигнув Юлиану врасплох.

— Ждешь его, ждешь. А он вон что вытворяет! — сцедив улыбку в шарф, проговорила она. Киприан приблизился на шаг, окинув ее пылким, искрометным взглядом.

— Похоже, Грандиоз совсем отчаялся. Две сотни с лишним силков! Но теперь арнии на свободе. Как думаешь, мы должны это увидеть?

— Увидеть что? — Растерянно поморгала та.

— Грандиозный провал! — Он извлёк из-за пазухи два гладких лоснящихся билета на концерт и провел ими у Юлианы перед носом. — Только ты, я и позор, который войдет в историю.

— Не была бы так уверена насчет позора. Но с тобой хоть на край земли! — рассмеялась она.

* * *

На улицах Сельпелона царило привычное оживление. Паромобили гудели клаксонами, выписывая зигзаги по обледенелой мостовой. Газовые фонари расцветали маячками в рано спустившейся тьме. Витрины зазывно пестрели шедеврами мануфактур. И если бы не концерт, Юлиану от этих шедевров было бы за уши не оттянуть.