На краю Дикого Поля
Шрифт:
– Знаю я о грязи и вреде, идущем с Запада, отец Савл.
– Это хорошо что знаешь. На моё место придёт новый человек от митрополита, он будет заниматься тем же, но опасайся всех, сыне. Иногда проверяй и моего сменщика, а ну как поддался соблазну, а соблазнов в мире и для простого человека слишком много, а для принявшего сан - стократ больше.
– Я думал, что принявши сан люди отрешаются от суетного.
– И принявшие сан так думают, да враг рода человеческого не дремлет. Кого на сластолюбии подловит, кого на чревоугодии, а кого и на тщеславии, как отца Петра. Он ехал на Москву тебя мукам предать, тщеславие своё потешить, через иудин
– Не скажу.
– И не говори, Саша, и мне не надо, и кому другому тоже не стоит. Фактов никаких нет, доносы, что пришли к митрополиту я изъял, а доносчиков отправил сибиряков божьему слову обучать. А грех твой и я перед вседержителем замаливать стану, сам ты никогда не забудешь.
– Вот так просто и отпускаешь мне грех убийства священника?
– Не так просто. Ты державе Русской нужен, народу православному, пусть и знает о тебе из всего народа только тысяча- другая человек. Через тебя держава подниматься начала. Уже то, что четыре года как не было походов крымского царя на Москву стоит многих твоих грехов.
– Вот сижу рядом с тобой, и непереносимо стыдно мне. Я ведь тебе столько лгал на исповедях...
– И правильно лгал. Не знаю уже, но кажется мне, что признайся ты мне тогда, в начале нашего знакомства, я бы тебя в монастырские подвалы на спрос потянул бы, а тем Руси сделал бы очень худо.
– отец Савл усмехнулся - теперь и я на исповеди солгу, да не просто так, а на предсмертной. Ведь спросят меня о тебе, непременно спросят. Поэтому и поеду в монастырь так, чтобы лишь до кельи своей добраться, да чтобы соборовать успели. Прощай, Саша, пора мне.
– Прощай, отец Савл, прости меня за всё.
– Бог простит, а я тебя благословляю на труды во благо Руси.
Мы обнялись, и я повёл отца Савла к своему кабриолету, только что въехал во двор. То Денис привёз Феофилу.
– Благослови тебя господь, Феофила.
– сказал от женщине, подошедшей для благословления - Оставляю я вас, поскольку пришла мне пора мне отправляться в дальний путь.
– Вернёшься ли ты, отче?
– Оттуда не возвращаются.
Феофила расплакалась и убежала в дом, а я ещё раз обнялся с отцом Савлом и помог ему взобраться в кабриолет. Больше мы не виделись, и на его похороны меня не пригласили: в монастыре это закрытое мероприятие.
А на следующий день ко мне пришел отец Гурий, и поселился в комнате, которую занимал отец Савл.
***
Спустя два с половиной года.
– Скажи мне князь Александр Евгеньевич, для чего пригодны эти бляшки?
– спросил царь, разглядывая образцы никеля, привезённые мной из Печенги.
– На многое, великий государь. Во-первых, это легирующая добавка в сталь.
– Да, припоминаю, ты говорил об этом.
– Во-вторых, этим металлом можно покрывать сталь, чтобы она не ржавела. Например, можно отникелировать доспехи твоего почётного караула, будет очень красиво.
– Действительно. Поручи своим людям сделать это. Но продолжай.
– И наконец, великий государь, я знаю, что твоя казна несёт неисчислимые убытки от фальшивомонетчиков, чеканящих медную монету.
– То так.
– Я предлагаю пустить в обращение монеты вот из такого сплава.
– и я выложил перед царём диски в размер монет, из 'мещанского серебра', мельхиора.
– У фальшивомонетчиков такого металла в помине нет и не будет, поскольку весь никель идёт через твои рудники
– Велю, разумное ты дело предлагаешь. А где планируешь разместить монетный пресс?
– Там, где ты повелишь. Я полагаю, что это место должно хорошо охраняться и обороняться, то есть нужна крепость, например Кремль. Ну и нужно вооружённое подразделение бойцов, преданных тебе как псы. А над прессом и всеми работами связанными с чеканкой монеты, начальствовать должны люди из приказа Большой казны или иного ведомства, на которое ты укажешь. А Горнозаводской приказ будет поставлять оборудование и ремонтировать его по мере надобности.
– И ещё велю тебе построить прессы для выделки золотой и серебряной монеты. Тоже поставишь приказу Большой казны. Пришла пора обеспечить себя собственной монетой. Я дам приказ сделать эскизы монет, а чеканы ты сумеешь изготовить?
– Конечно сумею. Не слишком трудное это дело, великий государь.
– Ну ладно, ступай, князь.
Возвращался я домой мимо рынка. Порадовался, что там идёт бойкая торговля картошкой, как на еду, так и посевной материал. Особо порадовал рекламный слоган: 'Ольшанские семена уважают все племена. Кто картошку из Ольшанки сажает, тот весь год сытый бывает'. Неказистые стишки, но народ на них ведётся, и это радует. Ещё заметил, что продаётся кукуруза как в початках, так в зерне и в виде крупы. Посмеялся, когда вёрткий жук попытался мне впарить бутылку подсолнечного масла за полтинник, мотивируя это необыкновенно мощным воздействием сего масла на мужскую силу вкушающего. И помидоры увидел, причём во всех видах: солёные, маринованные, в виде томатной пасты и сушёные. Сушёных я прикупил полкило, на рынке метрическая система потихоньку вытесняла старую, хотя царь на этот счёт указов не издавал.
Дома меня ждал вкусный обед и жена, Олимпиада Никитична, урождённая Ржевская, дочь воеводы Никиты Григорьевича Ржевского. Её мне, можно сказать, сосватала Феофила. Она познакомилась с Олимпиадой, когда та привела в её школу младшую сестрёнку. И то сказать, Олимпиада Никитична невеста незавидная: одна радость что рюрикового рода, да кто из князей не может похвастаться родством с Рюриком? Зато тоща, перестарок, аж целых двадцать два года девушке, и приданого почти что и нет. Так что, когда я заслал сватов к Никите Григорьевичу, руки мне он, как в анекдоте, конечно не целовал, но своё родительское 'Да' сказал с радостью.
И мы стали мирно и дружно жить. Меня подскрёбывали воспоминания о Феофиле, и том неслучившемся, что могло у нас быть, но... как в той песне поётся, не могут короли жениться по любви. Вон и Феофила тоже вышла замуж. Взял её после долгой осады турецкий посол Илхами Кылыч, получивший специальный фирман своего повелителя на этот брак. У Феофилы и Илхами уже родились два мальчика, двойняшки, а у меня с Липой одна дочь. Пока.
Вообще-то грустная у нас с Феофилой вышла история. Вскоре после кончины отца Савла состоялся у меня важный и тяжёлый разговор. И не абы с кем, а с двумя важнейшими лицами государства: с царём и митрополитом Макарием.