На краю света. Подписаренок

Ростовцев Игнатий Гаврилович

Я понимал, конечно, что мне надо поздороваться и начать какой-то разговор с ними, объяснить им, что мы приехали сюда с тятенькой за колодками, но у меня почему-то не находилось нужных слов. Сказать по правде, я боялся Матюгова и Ивочкина. В деревне они живут как-то наособицу, с ребятами держатся неприветливо, никогда с нами не разговаривают, не шутят.

Нынче весной они пилили лес у Сычевых. Мы со Спирькой и Гришкой подошли посмотреть. Небольшой, коренастый, в опорках на босу ногу Ивочкин стоял высоко на козлах на бревне и равномерно поднимал вверх и опускал вниз длинную маховую пилу, а высокий

кудлатый Матюгов сильным рывком тянул эту пилу вниз, а потом толчком посылал ее вверх Ивочкину. При каждом его рывке вниз пила на целый вершок уходила в глубь бревна, и из него била сильная струя опилок. Время от времени Матюгов оставлял работу, подходил к стоявшему невдалеке ведру с квасом, прикладывался к нему и подавал его потом наверх Ивочкину. В одну из таких остановок он взял топор и несколько раз ударил им по клину в разрезе бревна.

— Ты что, кажу, делаешь?! — закричал сверху Ивочкин. — Весь рез, кажу, разворотил! Пропадет теперь и тесина, и горбыль!

Он слез с козел, посмотрел снизу вверх на бревно, плюнул с досады в сторону и вдруг неожиданно набросился на нас:

— Чего вы тут, кажу, вертитесь! Идите отседова! А то я вас, кажу!

Мы бросились бежать.

— Кажу да кажу… Вот тебе и кажу, — обиженно сказал Спирька, когда мы отбежали в сторону. — Ишь, какой сердитый выискался.

Матюгов и Ивочкин недели две еще пилили тес у Сычевых, но мы и близко к ним не подходили. Мало ли что взбредет им в голову. И вот теперь я вплотную столкнулся с ними, да еще на их лужайке. Вдруг Ивочкин ни с того ни с сего опять рассердится на меня?.. «Уйти скорее отсюда, — соображаю я. — Сесть на Савраска и скорее к отцу».

— Ты чего тут, кажу, делаешь? — спросил меня Ивочкин.

— Мы с тятей за колодками приехали, — поспешил ответить я.

— А ты чей будешь? — спрашивает меня еще раз Ивочкин.

— Что, не видишь? Гани Трошина парнишко, — ответил за меня Матюгов и в свою очередь спросил:

— А отец-то где?

— Отец-то тут на горе. Колодки рубит. А я за Савраском…

Не ожидая дальнейших расспросов, я спешу уйти поскорее от избушки, чтобы взять Савраска и отправиться к отцу.

Но, на мою беду, Савраски почему-то нет. Я кручусь по лужайке туда-сюда, подбегаю к передкам, к родничку, к тропинке в деревню и окончательно решаю, что он подался от гнуса домой в Кульчек. Я хочу уже бежать за ним вниз по ключику, как вдруг слышу голос Ивочкина:

— Что, потерял коня-то? Во-о-он он, твой Саврасый. В кусты залез. От гнуса спрятался.

Я смотрю на сплошную стену из кустарника, густо проросшего дурниной, на которую показал мне Ивочкин, и не могу сообразить, где там укрылся мой Савраско. Но тут я уловил глухое бряканье удил на его уздечке и сразу же бросился в гущу мелкого тальника. Савраско стоял здесь, уткнув голову в высокую дурнину, отчаянно отмахиваясь хвостом от одолевающего его гнуса.

Ему приходилось действительно туго: грудь, подмышки, подглазницы и все другие уязвимые места были сплошь залеплены мошкой, комаром, слепнями. Огромные пауты с сердитым жужжанием кружились над ним.

Когда Савраско увидел, что я разыскал его, он даже проржал мне что-то такое, что на его лошадином языке должно было означать: посмотрите, люди добрые, что делается… Совсем гнус одолел…

Я

прежде всего обтер его, мои ладони сразу покрылись кровью. Савраско благодарно терся о меня своей головой. Потом я распутал его и повел из дурнины. Но тут он стал жадно хватать все, что можно было съесть… Он не выбирал сочные зеленые травинки, которые прорастали в дурнине, а жадно хватал все, что попадалось ему, даже сухие прошлогодние дудки.

Все-таки я кое-как вывел его из кустов. Потом напоил в родничке и только после этого подвел к нашему передку от телеги. Тут я взял из торсука помазок с дегтем и стал смазывать ему все изъеденные места. Савраско сразу забыл о своем голоде и стал опять благодарно тереться о меня головой. Он спокойно стоял, пока я смазывал ему под мышками, под брюхом, подглазницы, и только болтал головой вверх и вниз, вверх и вниз, отпугивая мошку. Но как только я кончил смазывать его, он опять с жадностью начал щипать подножную траву.

Теперь мне оставалось только взять с передков веревку. Ее я, как полагается в таких случаях, привязал к шлее, потом подвел Савраска к передку телеги, чтобы сесть на него с колеса. Пока я влезал на колесо, он потянулся щипать траву и отошел в сторону. Тогда я опять подвел его к передку и полез на колесо. А он снова потянулся за травой и опять отошел в сторону. Он не вырывался, не лягался, не грозился укусить меня, просто не признавал меня, с жадностью хватая поблекшую траву, как будто век не ел ничего. Тогда я решил взнуздать его, чтобы мне легче было с ним справиться. Ткнув его несколько раз ногой по морде, я заставил его оторваться от травы и попробовал всунуть ему в рот удила. Но Савраско стиснул зубы, а потом задрал голову так высоко, что я не мог уже дотянуться до его морды.

«Эх, Савраско, Савраско! — с горечью думал я. — Напоил тебя как следует, смазал дегтем от гнуса… А ты!»

Тут я вспомнил, что отец давно уж ждет меня около своих колодок, и попробовал еще раз сесть на Савраска. Но и на этот раз у меня ничего не вышло. Тогда я с досады изо всей силы стегнул его по морде. Но Савраско только и ждал этого, чтобы совсем отделаться от меня. Он бросился в сторону, как будто испугался меня, а потом как ни в чем не бывало опять стал спокойно щипать траву. Теперь, как только я пробовал подойти к нему и взять его за повод, он угрожающе повертывался ко мне задом. Тут я уж совсем не знал, что делать. Идти одному к отцу, а Савраско тем временем может податься отсюда домой в деревню. Ждать отца здесь?.. Кто знает, когда он придет. И в том и в другом случае он сильно рассердится. В отчаянии я все кружился и кружился вокруг Савраска и даже не заметил, как начал плакать.

Это заметил Матюгов. Он подошел к Савраске, схватил его за повод, ударил коленом под брюхо и сердито прорычал:

— Ну-ка, ты, волк идринский! Оголодал!

Савраско и после этого попробовал было схватить какую-то дудочку, но Матюгов так рванул за повод, что у него отпала всякая охота тянуться за травой. Потом Матюгов взнуздал его, поправил на нем хомут и привязанную мной веревку. Теперь Савраско стоял смирно на месте и ждал, что Матюгов будет делать дальше. А Матюгов схватил меня под мышки и посадил на него. Потом взял с земли увесистый прут, подал его мне и сказал: