На краю света. Подписаренок
Шрифт:
— А кто это за Родивоновыми боронит? Вон на самом уклоне. В две бороны. Еле-еле ездит, — спросил я дядю Илью.
— А это, брат, Омеля Забавин боронит. Знаешь, вверху живет… Боронит, конечно, не он, а его девчонка. А сам он дрыхнет где-то. Не то на меже, не то в стану. Вот тоже, прости господи, «хозяин». А ведь смолоду мужик вроде ничего был. И бабеночка попалась ему старательная. Так что поначалу ничего жили. А потом… То ли избаловала она его, али сам он обленился, но только мужик совсем отбился от рук. Походя спит. На пашню едет — спит, с пашни едет — тоже спит. Пахать начнет — кони в сохе на полосе стоят, а он упадет тут же в борозду и дрыхнет. Уж распух ото сна. Так что она теперь, бедняга, его одного никуда уж и не отпускает. Отправит на пашню, а потом сама едет за ним доглядывать, чтобы он не проспал весь день. Вот так и живут.
Дядя Илья рассказывал мне все это, а сам запрягал коней в бороны. Одного из них он впритык привязал к хвосту
— Теперь ты разомнись немного на меже. А то устал, поди, верхом-то. Долго ведь ехали. А потом некогда будет отдыхать-то. Если пить хочешь — сходи на стан. Там, в правом углу у дверей, увидишь нашу лагушку. А я тут пока за тебя отбороню немного от края. Теперь давай в сторону. А то бороной не накрыло бы… Ну, ты, падло!
Тут дядя Илья ткнул кулаком в морду Пеганка, который, пользуясь случаем, хотел куснуть его за рукав шабура, сел в седло и не торопясь поехал вниз, к тому месту, откуда начинается полоса. А я пошел на стан немного размяться и попить воды.
Когда я пришел обратно, дядя Илья как раз подъезжал к этому краю полосы. Увидев меня, он сразу слез с коня. Я, конечно, тут же подошел к нему, и он одним махом посадил меня на Пеганка.
— Теперь давай, борони ты. А я буду бороны чистить. Так у нас и пойдет с тобой на круговую.
Я стеганул Пеганка и медленно поехал по полосе. А дядя Илья шел сзади и объяснял мне:
— По четыре раза будем боронить. Гляди, как заросло. Хорошо Родивоновым в семь борон-то. Два раза проехали — и готово. А тут елозь по одному и тому же месту. А что делать. За Родивоновыми не утонишься. Ну, давай, брат, пошевеливай. Надо поторапливаться. Гляди — солнышко-то. Так и лезет, так и лезет.
И дядя Илья укоризненно посмотрел на солнце, которое медленно поднималось из-за горы.
Наконец мы подъехали к середине полосы.
— Дальше ты борони уж один. Да к краю-то вплотную не подъезжай. А то эти волки полезут ведь на межу. И на заворотах поосторожнее. За побегом-то поглядывай, чтобы не зацепился. А то борона сразу опрокинется. Да смотри, чтобы конь в постромку не заступил. А если заступит, сразу кличь меня.
Дядя Илья что-то еще кричал мне насчет побега, к которому на бороне прикреплены постромки, но я отъехал уж далеко и не слышал.
Я подъезжал к краю полосы, и мне надо было тут не сплоховать — аккуратно развернуться со всеми лошадьми в обратную сторону.
Боронить — дело немудреное. Надо только со сноровкой подъезжать к меже. Не особенно близко, чтобы кони с боронами не выходили на межу, и не особенно далеко, чтобы не оставлять непробороненным край полосы. И не особенно круто заворачивать обратно, чтобы побег на каждой бороне аккуратно перекатывался по бруску с одного угла на другой. А потом, надо, конечно, приноравливаться к коням. А у дяди Ильи кони оказались какие-то неноровистые. Особенно Рыжко, которого он вел из деревни за телегой. Дядя Илья привязал его за вторую борону. А он сразу же у края полосы полез на межу щипать траву. Обратно на полосу заворачивать ему не хочется. Он упирается. А борона, за которую он привязан, конечно, перевертывается вверх зубьями. И по полосе Рыжко идет не так, как надо. Нет-нет да ни с того ни с сего и упрется. А борона, за которой он идет, понятно, опять вверх зубьями. А когда дядя Илья подходит к перевернутой бороне, этот конь сразу же шарахается в сторону. Тогда борона прямо со свистом снова перевертывается и падает на землю уже зубьями вниз. Того и гляди, дядю Илью накроет. Вот тут и подумай, как с таким конем боронить. Подъезжаешь к середине полосы. Дядя Илья стоит, честь честью, наготове. Как только подошла первая борона, он берет ее за край, немного приподнимает и идет с ней шага три-четыре, пока из нее не вытрясется весь пырей. Теперь ему надо так же приподнять и вторую борону, за которую привязан Рыжко. Ну, дядя Илья подходит, конечно, и к этой бороне. А Рыжко уж думает, что дядя Илья хочет его ударить. И сразу бросается в сторону. А борона, за которую он привязан, сразу кувырк вверх зубьями. Уж как дядя Илья ни приноравливался к нему — ничего не получалось. Один раз я думал — ну капут дяде Илье. Подъезжаю к нему не торопясь. Он спокойно вычистил первую борону, подходит осторожно ко второй, наклоняется, берет эту борону за крайний брусок, и… тут что-то опять взбрело этому Рыжему в голову, и он вдруг сразу, с ходу, уперся, да еще задрал свою дурную голову что есть мочи кверху. А борона, конечно, впереверт. Дядя Илья успел отскочить. Но все-таки его немного огрело бруском по правому плечу. Так что и плечо раскровенило, и рукав у рубахи оторвало. Тут дядя Илья, понятно, сильно рассердился. «Стой! — кричит. — Стой!» А я и так уж остановился. Куда поедешь, когда борона впереверт. Тут дядя Илья выстегивает Рыжка из постромок и говорит: «Борони пока в две бороны, а я этого волка учить буду!» Ну, я поехал дальше уж с двумя боронами. А дядя Илья вывел этого Рыжка на межу, привязал его
После этого дядя Илья решил запрячь Рыжка не в третью, а в первую борону. Он выстегнул из первой бороны коня, который ходил за моим Пеганком, и запряг его в третью борону, в которой ходил Рыжко. А этого самого Рыжка запряг в первую борону и накоротко привязал его к моему Пеганку.
Теперь все стало много лучше. Конечно, Рыжко и теперь пробовал немного тянуться и завертывать свою дурную голову кверху. Однако теперь ему уж не было такой воли, как раньше, когда он был в третьей бороне. Но чистить борону за ним все-таки было опасно. Как только я подъезжал к дяде Илье и он подходил к нам, чтобы очистить от пырея борону, этот Рыжко бросался вперед, но сразу же натыкался на моего Пеганка. Но все же из-за этого второй конь, который шел за первой бороной, волей-неволей натягивал свой поводок, и борона здорово подлетала кверху. Но она теперь уже не опрокидывалась, а только очищалась от пырея. Но постепенно этот шальной конь перестал кидаться от дяди Ильи. Тогда все помаленьку наладилось, и мы стали боронить спокойно. Дядя Илья немного повеселел. Он чистил бороны, потирал ушибленное плечо да покрикивал: «Пошевеливай, брат! Поторапливай!» Я бодро ездил и все время пошевеливал да подстегивал своего Пеганка, а дядя Илья все нахваливал меня да нахваливал: «Молодец! Хорошо боронишь! Давай, брат, жми!»
В общем, боронить мне стало много веселее. Я успевал и Пеганка торопить, и на поворотах следить за тем, чтобы какой-нибудь конь не заступил в постромки или не опрокинул борону, да еще и глазеть по сторонам. Теперь я спокойно наблюдал, как боронят родивоновские работники, как кружится по своей полосе Омелина девчонка, видел Погорелку, на которой тоже кое-где маячили на полосах борноволоки. Когда я ехал в одну сторону, передо мною вдали высилась угрюмая громада Шерегеша, а когда поворачивал в другую, все время упирался глазами в мохнатую вершину Андачжачихи. Но постепенно я устал смотреть на них, а главное, почему-то сильно захотел есть. И голод теперь не давал мне покоя. Я подъезжал на середину полосы к дяде Илье с одной мыслью, с одной надеждой, что он скажет: «Ну, брат! Славно мы с тобой поборонили. Пора и выпрягать. И кони устали, да и самим надо немного передохнуть. И чайку неплохо бы сварить…» Но, судя по всему, дядя Илья и не думал выпрягать коней и греть чай. Он уж не хвалил меня, не называл больше молодцом, а становился все сумрачнее и сумрачнее. Он чаще стал поглядывать на солнце и все покрикивал: «Давай! Пошевеливай! Гляди, солнце-то уж как поднялось!»
А солнце в самом деле поднялось очень высоко и стало жарить нас, как из печки. Наши кони, видать, устали и понуро ходили по полосе. На межу они теперь не лезли, в постромки не заступали, борон не опрокидывали. А веселые собаки и ласковая сучка Пальма давно уже закончили охоту за сурками и с высунутыми языками лежали на меже под кустиком. В общем, боронили мы хорошо, а подачи все-таки было мало.
Но постепенно мы с грехом пополам добрались до середины полосы. Теперь земля стала чище и мягче, так что дядя Илья стал пропускать меня мимо себя, не поднимая ни одной бороны. Он даже немного повеселел, сказал мне боронить только по три раза и пошел понаведать Зою Андреевну и узнать, как у нее обстоят дела без отца.
У Зои Андреевны дядя Илья пробыл совсем недолго, но, вернувшись, почему-то решил, что я без него должен был заборонить чуть ли не всю полосу. Когда же он увидел, что я за это время заборонил совсем мало, то сильно рассердился, назвал меня сопляком, а потом стал кричать, что надо шире захватывать бороной, а не елозить по одному месту. А когда я начал боронить шире, то он опять закричал, что надо смотреть и проборанивать как следует, а не спать на ходу.
А меня действительно разморило и стало клонить ко сну. Но спать было нельзя — это я хорошо понимал. Сонный еще с лошади свалишься да под борону угадаешь. Не дай бог! Али уедешь по полосе, куда не надо. А то и так может быть, что кони выйдут на межу и будут там спокойно щипать траву. А ты будешь сидеть в седле да спать. Нынче весной со мной этакое приключилось. И сам не заметил, как уснул на нашем Халимке. А он конь хитрый. Сразу учуял это — и на межу. И остальные кони, конечно, за ним. Конон ждал, ждал меня на другом конце полосы, а потом прибежал, стащил с седла и начал лупцевать. «Не спи! — кричит. — Не спи, а то под борону свалишься». Здорово тогда влетело мне от братца… А что скажет дядя Илья? Он ведь церемониться со мной не будет. Поэтому как ни устал я, а все-таки крепился, чтобы не уснуть, чаще стегал хворостиной своего Пеганка и все время на него покрикивал.