На краю земли советской
Шрифт:
В один из таких дней в час отлива, когда вода оголила черные гранитные скалы вражеского побережья, вахтенный сигнальщик Глазков обнаружил, что из залива Петсамо выползают две самоходные баржи. Они появились лишь на мгновение, низкобортные, черные, под цвет оголенного морем противоположного берега. Солнце было на той стороне и сильно слепило нас. Где-то у самого побережья медленно тащились баржи. Ни я, ни Глазков, ни наводчики орудий не видели их.
Только подойдя к Ристаниеми, баржи оторвались от берега, чтобы обогнуть мыс. Их отражения спроецировались
Вокруг баржи вскипела от разрывов вода, возникла завеса из всплесков, мешающая наблюдению.
— Тонет! — то и дело радостно выкрикивал Трегубов.
Но баржа снова показывалась из воды и медленно уползала вперед. Казалось, еще один залп — и потонет. А она уходила, хотя корпус осел и видна была только палуба.
Один из снарядов все же попал прямо в баржу. Потеряв ход, она погрузилась еще ниже. Но вот и предел. Дальше стрелять нельзя. К подбитой барже подошла головная, взяла на буксир, оттащила к берегу. Мы видим это, но мы бессильны. Стояли бы рядом новые пушки соседей — быть этим баржам на дне моря!
О ходе боя доложили Кабанову. Он спросил, сколько израсходовано снарядов.
— Шестьдесят?! Много. Не надо увлекаться боем. У командира должен хорошо работать самоконтроль.
Я оправдывался тем, что хотелось потопить, добить баржу. Но генерал объяснил, что не так-то легко это сделать. Здесь такие баржи впервые, а на Черном море и Балтике их уже знают. Если тратить столько снарядов, то на нас не наработаются все заводы страны...
Генерал, конечно, прав. Кроме всего, снаряды очень тяжело доставлять на полуострова. Связь с материком затруднена, артиллерия и авиация противника блокируют Мотовский залив. Фашисты знают о наших трудностях и торжественно сообщают по радио, будто войска на Рыбачьем съели лошадей, собак, кошек и мрут с голоду. Это их очередное вранье. Но экономить продукты, боеприпасы и горючее необходимо.
Противник явно изменил тактику. Грузы в Петсамо доставляют теперь малые самоходные баржи. Им легко прятаться у берега от подводных лодок, торпедных катеров, береговой артиллерии. Им не нужен эскорт.
Разбитую нами баржу выбросило на берег. Это еще больше обозлило врага. Против нас работают уже четыре батареи среднего калибра и две 210-миллиметровые. Вся наша земля изрыта воронкамикратерами. Ни проехать, ни пройти. В воронках бьют родники. Появились небольшие круглые озера, из них бежит множество ручейков. Все почернело вокруг. С каждым днем больше и больше оголяется наш берег.
Немцы стали сбрасывать еще и зажигательные бомбы. Горит торфяник, огонь оголяет черные камни. Нелегко тушить торф. Батарейцы управляются с пожарами только
— Кончится война, пойду в пожарные, — с горечью шутит Годиев.
А торф все пылает. Земля вокруг батареи черна, как на пахоте.
Невесело все это. А тут еще неприятность с Георгием Годиевым. Во время тушения пожара он поранил ножом ногу. Рана не опасна, но последствия этой истории неожиданны и нелепы.
Новость быстро разнеслась по батарее, дошла до представителя Особого отдела, началось дознание. Отважного, неутомимого Годиева обвиняют в саморанении! Уполномоченный настаивает на «анализе факта саморанения».
— Случайностей без причин не бывает, — самоуверенно заявляет он.
— Поймите, причина одна — плохо был закреплен нож. А ведь Годиев горец. Всегда носит при себе несколько ножей.
— Вы, товарищ командир, слишком доверчивы. Люди бывают разные. Почему так верите Годиеву?
— Ему нельзя не верить. Он рвется в самые опасные места.
— Это ничего не значит!
Исчерпав все разумные доводы в пользу Годиева, я напомнил уполномоченному Особого отдела нашу совместную охоту на уток. Он тогда нечаянно пробил палец на ноге. Дознания не вели только потому, что об этом никто не узнал.
— Был же с тобой несчастный случай. Почему не веришь другому? — зло спросил я.
Но не помог и этот довод. Уполномоченный твердил, что обязан пресечь попытку дезертирства. Я запретил тревожить Годиева расспросами. Расследователь ядовито заметил, что командир батареи слишком много на себя берет.
Пришлось доложить обо всем командованию и составить на Годиева боевую характеристику. К нашему счастью, на батарею вскоре прибыл член Военного совета Северного флота дивизионный комиссар А. А. Николаев. Я не видел его уже год. Он внимательно посмотрел на меня и с грустью спросил, куда это я подевал волосы — год назад была хорошая шевелюра, а теперь совсем лыс. Я рассказал Николаеву об истории с Годиевым.
— Беда, когда не верят человеку, — сказал член Военного совета, — да еще такому хорошему командиру. Дело это прикажу прекратить. Ваши бойцы устали. Дадим отдых, подменим. А вам, товарищ Поночевный, надо еще повоевать. Выдержите?