На краю земли советской
Шрифт:
Каждому орудию разрешено дать по три выстрела при различных углах возвышения. Три залпа — и испытана материальная часть, проверена крепость орудийных оснований. Орудия отличные, их основания прочны. Экзамен сдан. Батарея допущена к использованию в боях. Но только в будущих боях. В тот момент мы не имели права продолжать стрельбу.
«Старушка» била по площади, скрытой дымовой завесой, ставила плановые огни по вероятному курсу транспорта. Словом, продолжала бой вслепую. Сбросив морские дымовые шашки, катера тоже скрылись за завесой.
Новички растерянно поглядывали на старожилов: как же так, почему соседи упустили конвой? Но мы хорошо знали свою «старушку». Мы понимали, Соболевский ничего не может сделать в таких условиях, Огонь вслепую, по площади — это огонь наугад. Чтобы добиться успеха, нужны хотя бы соответствующие приборы. Мы, пожалуй, будем действовать более эффективно. 140-я сможет начинать бой с большей дистанции... Все это мы старались объяснить людям, незнакомым с условиями войны на полуострове.
Уже на следующий день над районом новой батареи появился самолет-разведчик. Неужели противник обнаружил нас?
Сразу же после испытаний отправился к дальномерщикам. Пригрозил, что, пока не научатся хорошо работать, будем пользоваться данными дальномера соседей.
Маленький, шустрый Симаков, первый номер на дальномере, насмешливо хмыкнул и сказал, что угроза неосуществима: дальномер 221-й далеко, его данные для нас неприемлемы. Он, разумеется, прав. Но я взъелся на Симакова: от него зависит определение дистанции до цели. Я настаивал на своем, уверяя, что данные соседей использовать все же можно, хотя и придется их трансформировать. А суть не в этом. Суть в том, что Симаков и его товарищи плохо работают. Суть в том, что в тяжелой обстановке войны к одному и тому же результату приводят и неумение работать, и нежелание бить врага...
Симаков разнервничался. Дальномерщики от удивления раскрыли рты, а некоторые возмутились.
— Ишь, куда гнет, предательство!..— донесся чей-то злобный голос.
Я, конечно, переборщил, но уже не мог сдержаться, раздосадованный случившимся.
— Результат один! — настаивал я. — Представьте, что мы сегодня участвовали в бою. Даем первый залп по данным Симакова. Снаряды падают где-то в стороне. Фашисты на транспорте смеются: «Плохо Иван стреляет, может, там есть наши друзья». Таких «друзей», конечно, у нас нет. Но неумение работать налицо. А результат один. Верно?..
В ответ — недружное мычание. Продолжаю свое. Рассказываю, что будет, если корабль пройдет в порт. Доставленные транспортом патроны, мины, снаряды, бомбы по вине все того же Симакова могут обрушиться на головы наших людей... По существу все это верно. Но этого нельзя было в подобном тоне говорить людям, которые отлично понимали значение нашей борьбы и опасность ошибок. Передо мной не разгильдяи, а хорошие, настоящие бойцы, не успевшие освоить свое оружие. Я обязан их подстегнуть, взбудоражить, но не такими проповедями.
— Есть, товарищ командир, все будет сделано. — Он сказал это так искренне, что я твердо поверил: не подведет.
А я был так неправ! В первую голову виноват не Симаков, а Пивоваров. На то и назначен он к дальномерщикам, чтобы как следует обучить их...
Дальномерщики сдержали слово. Продолжая строить укрытия, они без устали тренировались и учились. Особенно неистово работал Симаков. С наступлением темноты на одну из дальних высот мы посылали по просьбе Пивоварова бойца с фонарем. Он обозначал цель, по которой матросы тренировались в определении дальности в темное время суток.
Не отставали и огневики. На боевых постах сутками шла учеба. Это стало очень важным для нас: прибыло молодое, неопытное пополнение. Готовность молодежи к бою — на совести и ответственности «стариков».
Подносчик снарядов Щавлев, тот самый «охотник» из запасников, который попался генералу под горячую руку, взял шефство над молодым стеснительным пареньком Иваном Оносовым, зачисленным в отделение пода чи снарядов. Сам Щавлев подобрался, привел себя в надлежащий воинский вид. По натуре это хороший, смелый человек. Под обстрелом и бомбежкой вел себя всегда хорошо. Щавлев терпеливо объяснял молодому парню все, что знал сам. Откуда корабли идут и что они везут, насколько прозрачен воздух на Севере, как далеко видно здесь в оптические приборы, какие батареи бьют с той стороны по нашему берегу, как вести себя под огнем, как обращаться со снарядами, откуда и куда подносить их... Оносов, живший до этого в глухомани, жадно ловил каждое слово «бати», считал его замечательным артиллеристом. И однажды наивно спросил, почему Щавлев служит не наводчиком, а подносчиком.
— Для наводки глаза устарели — слезятся, плохо вижу, — ответил Щавлев. — А вот ты, если постараешься, сможешь стать даже наводчиком. Только приглядывайся, сынок, пушку получше изучай!
Через три дня после отстрела батарее дали боевую задачу. Изложена она была коротко, но внушительно: «Огневыми налетами в течение суток срывать работу порта Лиинахамари». Такого у нас еще не было. Вот что значит дальнобойная батарея! Стрелять целые сутки — это ли не радость для всех нас, особенно для новичков, еще не видевших настоящего боя.
Мы быстро подготовились к бою. Володя Игнатенко разработал умный и хитрый график ведения огня. Это не простое дело. Снарядов разрешено истратить не так уж много, а работу порта надо срывать круглые сутки. Володе пришлось тщательно расписать интервалы между огневыми налетами. Они не должны повторяться, иначе противник сможет предугадывать залпы и приспособится к ним. Самый большой из интервалов — сорок минут, без него не обойтись. Но Игнатенко убедил нас, что и за это время в порту не наладится нормальный ритм работы.