На краю земли советской
Шрифт:
Хорошо, что раненый Виленкин успел осмотреть орудие, поговорить с Покатаевым и все записать. Разбит воздухопровод. Мы тут же попросили генерала прислать новый. Если его быстро доставят, к вечеру сможем ввести орудие в строй.
Потери в расчете второго орудия Игнатенко решил восполнить хозяйственниками, уже подготовленными и проверенными в бою. Виленкин рекомендует назначить на орудие матросов Николаева и Черникова, одного— установщиком прицела, другого — зарядным. Я удивлен: это самые инертные люди на батарее, говорят, они спят даже
— Потому и инертные, что о них так говорят, — сказал Виленкин. — Наклеить ярлык легко. А они давно мечтают попасть в орудийный расчет. У обоих одно горе: семьи остались в оккупации.
Раз настаивает комиссар, пусть будет так.
Несколько раз звонил генерал, проверял, как залечиваем раны. Мы понимали, генерала беспокоят не только наши беды, но и готовность к главному бою.
Под вечер к соседям приехал начальник штаба Северного оборонительного района Даниил Андреевич Туз. Потом он появился и у нас. Это наш старый Друг.
Новое командование — и Кабанов, и Туз, и Балев — многое делало для нас. Просьбы штаб удовлетворял немедленно. В тот же день нам доставили новый воздухопровод и прислали в помощь Петра Голястикова. Бригада ремонтников под его командой сразу же занялась восстановлением второго орудия. Я уверенно доложил начальнику штаба, что к вечеру орудия будут в строю. Теперь все зависело от того, когда пойдут корабли. Туз сообщил, что, судя по данным авиаразведки, корабли покажутся затемно. В нашем распоряжении не меньше двух часов.
Предстоит бой в темноте. Мы готовились к нему и ждали случая проверить себя до наступления полной полярной ночи. Генерал выполнил обещание и заблаговременно прислал прожекторную роту. Командиру роты Шубину подчинены во время боя все прожекторные станции береговых батарей, в том числе прожекторный взвод Гоши Годиева у соседей. Шубин управляет ими с нашего командного пункта, куда приходит регулярно перед наступлением темноты. Добрые отношения с Шубиным наладились у меня с первого дня. Как только темнеет, включаются рубильники дежурных прожекторов. Разыскивая вражеские корабли на подходах к порту, прожектора работают по строгому графику. Кроме того, у нас появилась и теплопелеигаторная станция (ТПС). Это новое секретное средство поиска, и мы мало знали о нем.
Знали лишь, что ТПС точно определяет пеленг невидимой цели.
Проводив начальника штаба, я вернулся в землянку второго орудия. Надо поговорить с Черниковым и Николаевым, которых по просьбе Виленкина перевели в орудийный расчет.
Матросы отдыхали после ужина. Пришла почта. Одни читали газеты, другие — счастливцы — письма. Я присел к столу и закурил.
Наводчик Алексеев по прозвищу Цыганок, тот, что подшутил над Оносовым, показал фотографию девушки:
— Хороша?
— Любите?
—
Это слово прочно вошло в быт. На флот приходят письма и фотокарточки из Москвы, Сибири, с Урала, с надписями «лучшему моряку», «орденоносцу», «герою фронта». Часть писем попадает и на батарею. У нас много молодежи, и потому много охотников вести переписку.
— Девушка симпатичная. Только смотрите, не пишите чепухи, — наставительно сказал я Алексееву. — Дорожите честью воина.
Алексеев лукаво посмотрел на меня и, стараясь быть серьезным, громко сказал:
— А я, товарищ командир, все правильно напишу. Хоть в газете печатайте. «Ваша фотокарточка приклеена на орудии Н-ского калибра Н-ской батареи и всегда передо мной. Навожу орудие по фашистским кораблям, думая о вас и о том, чтобы скорее уничтожить врага и встретиться с вами». Ну, как, товарищ командир, порядок?..
Этому парню палец в рот не клади: и наводчик хороший, и на язык остер. Он действительно наклеивал фотографии своих корреспонденток на орудие, и это нравилось окружающим: все же кусочек далекой жизни тыла, напоминание каждому о своем.
Со всех сторон ко мне потянулись, руки с фотокарточками — каждый расхваливал свою... Коля Курочкин, самый молодой и красивый в землянке, сообщил, что после войны он по приглашению красивейшей девушки на свете отправится в Москву. И фотография ее хороша, и письма она пишет хорошие — это хором подтвердили товарищи. Значит, письма читают вместе, все сообща.
— Ay вас есть знакомые? — спросил я Черникова и Николаева.
Черников, как всегда, молчал, а Николаев буркнул:
— Нет.
— Родные пишут?
— Нет у меня родных. — А вас, Черников?
— Была мать-старуха, да там теперь немцы...
В землянке притихли, многие украдкой вздохнули, да и у меня стало муторно на душе. Протянул Алексееву гитару, попросил сыграть. Цыганок пропел частушки про низкорослого солдата: «Хоть картошку чистить буду, все равно буду солдат»...
Потом затянули нашу любимую «Плещут холодные волны». Батарейцы любили песни и пели даже в ожидании боя. Только Николаев и Черников не присоединились к хору. Подсев к этим матросам, я спросил, почему не поют, заговорил о перспективах их новой службы, предложил Николаеву стать установщиком прицела и целика. Как обрадовался и преобразился человек! Я невольно угадал его заветное желание. Надоело, говорит, в орудийном погребе горбиться, там и боя не видно! Черников тоже словно ожил, услышав, что будет активно участвовать в сегодняшнем бою. Глаза у обоих заблестели, вот и они стали подтягивать товарищам. Прав Виленкин! Важно вовремя поддержать человека.