На краю земли советской
Шрифт:
НЕТ, МЫ НЕ ПОДАВЛЕНЫ!
Хотя мы и ждали в тот вечер боя, но начался он внезапно. Еще до появления кораблей береговые пункты противника пустили дым, невольно привлекая наше внимание к морю. Северо-восточный ветер снес дымовую завесу на их материк. Наши прожектора тут же располосовали лучами море. И снова — орудийный шквал: гитлеровцы бьют по прожекторам. Но Шубина трудно перехитрить, он очень ловко управляет свечением, быстро включая и выключая то одну, то другую точку. Вражеские батареи не успевали пристреливаться по вспыхивающим и быстро гаснущим лучам.
Шубин доложил,
Теплопеленгаторная станция сообщила: на пеленге 252 большая цель.
Транспорт! Ради его проводки на нас бросили днем около девяти сотен снарядов. Мы с Соболевским немедленно занялись целью. Ее скрывали тьма и дым, ежеминутно уплотняемый катерами. Мы поставили на пути транспорта подвижный заградительный огонь. И небезуспешно: за дымом вспыхнуло пламя. Сигнальщик Дюков, отличный специалист 140-й батареи, доложил, что транспорт горит. В телефоне послышались радостные возгласы наводчиков орудий:
— Цель горит!
Но мы видели только пламя и посылали все новые снаряды в огонь за дымовой завесой.
Первый ночной бой внезапно прекратился. Горящий транспорт зашел в залив Петсамо. Все смолкло, погасло. Только над портом некоторое время еще виднелось зарево, да наши прожектора высвечивали до рассвета то море, то берег противника.
Сразу же после боя позвонил С. И. Кабанов и сообщил: со мной будет говорить командующий флотом Арсений Григорьевич Головко. Я приготовился выслушать строгое внушение за то, что мы лишь подожгли, но не потопили транспорт. Но командующий мягко, по-доброму поздоровался, сказал, что наблюдал бой, просил передать благодарность личному составу дивизиона и обещал на другой день побывать у нас.
Я тотчас позвонил Космачеву и доложил о благодарности. Командир дивизиона не обрадовался а обиделся: почему командующий говорил не с ним, а со мной... И бросил трубку.
— Опять скандал? — хмуро сказал Виленкин. Но на сей раз комиссар не дал мне «поплакаться». — Все это мелочи, командир, — с несвойственной жесткостью произнес он. — Мелкие уколы самолюбия и мелкие обиды. У нас с тобой есть повод для более серьезных переживаний. Командующий хоть и похвалил за бой, нам нечем хвастать. Похвалил потому, что знает: батарея много пережила сегодня. Но транспортто не потопили. Только подожгли.
— Проклятый дым, — буркнул я, ошеломленный и раздраженный справедливым укором.
Вот и Виленкин, как когда-то Бекетов, лезет с поучениями: надо топить, надо топить... А я что, не хочу топить?
— Ты же видишь, комиссар, управлять огнем в темноте при таких дымзавесах просто невозможно.
— Дымок тоже надо разгонять, — спокойно отозвался Виленкин.
— Как?!
— Бить по катерам.
— Но и они в дыму. Видел, как они прячутся в дым? Кроме того, основную завесу ставят с берега...
— Значит, надо думать. Противник ухитряется протаскивать транспорты в порт. На кой же черт мы торчим здесь!.. Зачем артачишься, командир? Сам ведь все понимаешь. Сегодня мы подожгли транспорт. Некоторое время он оставался в зоне нашего огня. Еще бы одно попадание! Обрадовались батарейцы, что подожгли, пуляли-пуляли, а не попали.
Виленкин был прав. Когда Бекетов упрекал меня в том же, я оправдывал себя слабостью нашей «старушки». Теперь все изменилось. Мы мечтали о новой технике и получили ее. Орудия дальнобойные, прожекторов много, теплопеленгаторная станция есть. Теперь с нас и спрос больший. Надо научиться пользоваться данными теплопеленгаторной станции. Срочно усовершенствовать огневые планшеты. Сделать непроходимым подвижно-заградительный огонь. Мы должны заранее и как следует подготовиться к бою в темноте... Хоть и обидно выслушивать поучения в минуту, когда поздравил командующий, но тысячу раз прав комиссар. А вот выполнить его другой совет и не реагировать на мелочи... Это не просто.
Мелочи подстерегали нас на каждом шагу и здорово мешали делу. Особенно раздражало, когда дергали сверху из так называемых промежуточных инстанций, время от времени создаваемых по устаревшей довоенной схеме.
Пусть не возникнет ложное представление, будто мы ершились при всяком требовательном подходе начальников, стоявших на промежуточной лестнице между нами и генералом. Нас раздражало другое. Раздражали ненужные, лишние ступеньки, функционалы, не только не участвовавшие в организации боя, по своими наскоками, стремлением отличиться и как-то утвердить свое существование, мешавшие делу. Кстати, они потом исчезали, так и не успев утвердиться. Так было, например, со штабом полуостровного сектора береговой артиллерии.
Помимо штаба дивизиона, роль которого ощутимо возросла с появлением новых батарей и переносом КП в район боя, существовал еще начальник артиллерии полуостровов. Он координировал действия всей артиллерии — и морской, и армейской. Должность эту занимал полковник Алексеев, под началом которого мы отлично работали. Но вот в угоду старой довоенной схеме неожиданно появился еще один начальник — комендант сектора береговой обороны. «Бумажная атака усилилась!» — горько острили у нас. Нам этот штаб казался ненужным, и генерал Кабанов действительно вскоре расформировал его. Но пока сектор существовал, ему надо было что-то делать. В боевое управление он, к счастью, не вмешивался. Зато в промежутках между боями усиленно «инспектировал» и занимался «разносами». В этом ненужном штабе имелся и комендант, назовем его подполковником Долбуновым. После описанного тяжелого боя он прибыл на позицию второго орудия, столь пострадавшего накануне. Людей в то время не хватало не только для приборки территории, а и для ремонта техники. Но коменданта интересовало не боевое состояние орудия, не то, в какой помощи мы нуждаемся (всем этим с практической пользой для нас занимались генерал Кабанов и начальник штаба Туз). Коменданта беспокоил лишь внешний вид орудийного дворика, где еще не просохла кровь погибших. Не будь рядом житейски мудрого и выдержанного Виленкина, который умел всех нас сдерживать, я, наверное, натворил бы бед, разговаривая с таким «инспектором». Но все обошлось благополучно. Комиссар умел отвлекать нас от подобных мелочей.
Однако существовали еще и внутренние мелочи, с которыми нельзя было мириться.
Ишин третировал Володю Игнатенко. Володя потребовал, чтобы мы раз и навсегда рассудили их и помогли наладить нормальные деловые взаимоотношения. Дико как будто звучит: командир огневого взвода третирует помощника командира батареи, которому обязан безоговорочно подчиняться. Есть устав, строго определяющий характер их отношений. Но Ишин нагло и хитро нарушал устав, а меня, как командира, норовил поставить вне конфликта: он утверждал, что я поддерживаю Игнатенко, как своего выдвиженца. Игнатенко действительно был моим выдвиженцем. Это был отличный помощник командира и смелый воин. Ишин не мог смириться, что «его должность» занял «пришлый» Игнатенко, лейтенант, да еще без ордена. Я пытался урезонить Ишина. Говорил ему слова и высокие, и сердечные, и строгие. Все бесполезно. Ишин был искрение убежден в своей правоте. Орден он получил за дело, но испытания славой, хоть и небольшой, не выдержал.