На Лене-реке
Шрифт:
— Молодец, тетя Аня! — от души порадовалась Ольга. — Не отстаете, значит, от Татьяны Петровны.
— Как же, догонишь ее, — засмеялась Анна Никитична, — во всем она меня обскакала. И за машину тогда вперед моего встала, и в начальники раньше вышла. Ну, а ты где теперь? До тебя, поди, и рукой не достанешь.
— Что вы, тетя Аня, — засмеялась Ольга.
И здесь пришлось задержаться и рассказать, как, почему и откуда приехала сейчас в Приленск.
В обувной Ольга попала только в конце смены. Там ее по-матерински обняла старуха Куржакова. Но больше всех растрогал Ольгу Федя. Он
— Здравствуйте, Ольга Григорьевна.
Смена давно уже окончилась, а в переполненной рабочей конторке Тани шла и оживленная и задушевная беседа. Пять лет — срок немалый, было о чем говорить.
— Ну, друзья, на первый случай довольно, — сказала, наконец, Таня, — вы у меня Олю совсем уморили. Пойдем, Олечка, обедать.
Ольге очень хотелось пойти к Тане; не о всем ведь можно поговорить на людях, даже если эти люди и хорошие старые товарищи. Но времени уже не оставалось. Сергей Кузьмич просил к восьми быть в гостинице.
Таня вызвала из гаража директорскую «Победу» и поручила Феде отвезти Ольгу в гостиницу.
Ольга сидела на переднем сиденье, рядом с шофером, и, плохо слушая, что говорил ей Федя, думала: «Вот сижу в его машине, а самого его нет…»
У гостиницы Федя проворно выскочил, открыл Ольге дверцу и, уже попрощавшись, сказал:
— А я сдержал слово, Ольга Григорьевна. Спасибо вам за все.
Через несколько дней Ольга снова пришла на завод. Еще раз обошла цехи, еще раз поговорила со старыми товарищами. А потом Таня увела ее к себе.
— Чувствую, поговорить нам с тобой надо. По-бабьи, с глазу на глаз. Спрашивай.
— Расскажите мне, Таня, об Андрее Николаевиче.
Ольга произнесла эти слова спокойным, почти бесстрастным голосом, и только глаза выдавали огромное внутреннее волнение, охватившее ее.
— Что же тебе рассказать, Олечка?
— Расскажите все… что сможете…
Таня помолчала, как бы собираясь с мыслями.
— Никогда мы об этом с Андреем Николаевичем не говорили, но думаю я, Олечка, что помнит он тебя. Помнит и ждет.
— А почему вы так думаете? — с живостью спросила Ольга и, опустив глаза, медленно закончила: — Несколько лет я ему даже не писала.
— Почему думаю? — переспросила Таня. — Чувствую, что есть у него кто-то на сердце. Видно ведь. А кто же, как не ты? Не Людмила, нет! С Людмилой они разные люди… А трудно ему… Василий мой — ты ведь знаешь, рассказывала я тебе, какой он — один раз спросил его: «Долго ли бобылем ходить будешь, Андрей Николаевич?» А он промолчал, сказал только: «Наверно, долго», — и потом за весь вечер, почитай, слова не вымолвил.
И, понимая, что просьба Ольги вызвана не простым любопытством, Таня подробно рассказала, как жил эти годы Андрей Николаевич, сперва вдвоем с матерью, а последний год, когда она уехала к дочери, один.
— Я-то, Оля, о тебе не один раз вспомнила, — закончила свой рассказ Таня. — Уж так-то мне хотелось, чтобы встретились вы с Андреем Николаевичем.
Ольга некоторое время сидела молча, как бы прислушиваясь к своим мыслям, потом
— Спасибо, Таня! Теперь вижу, правильно я сделала, что написала ему.
Она протянула Тане запечатанный конверт.
— Передайте, пожалуйста, когда вернется.
— Как же, Олечка! — воскликнула Таня. — Так и уедешь, не повидав Андрея Николаевича?
— Видно, не судьба…
— Когда еще приедешь?
— Не знаю… — тихо, в раздумье ответила Ольга, — может быть, и не приеду.
Глава седьмая
Плотный людской поток вынес Саргылану из вестибюля метро на площадь Маяковского. Она остановилась у облицованной гранитом квадратной колонны.
Две могучие реки текли по широким улицам, пересекая одна другую. Прямая, как стрела, уходившая вдаль улица Горького с трудом вмещала разноцветную массу автомобилей, так тесно следующих друг за другом, как льдины на реке во время ледохода. И не было, казалось, силы, способной остановить эту бесконечную лавину.
И вдруг зеленый глазок светофора погас, на секунду блеснул желтый, и открылся красный.
Лавина остановилась, словно затор прекратил стремительное движение ледохода. И тут же, пересекая улицу Горького, рванулся поток машин по Садовой.
По широким тротуарам спешили прохожие. Может быть, они и не торопились, а вышли просто погулять, пройтись по Садовому кольцу в теплый майский вечер, но идти медленно, прогулочным шагом было невозможно: общий темп движения увлекал, и человек, только что вышедший из подъезда и сделавший два-три размеренных шага, незаметно для себя включался в общий поток, отдаваясь его течению.
Саргылана не просто наблюдала, она любовалась этим оживленным движением, оно ее захватывало. Сколько жизни в этом огромном, чудесном, неповторимом городе! За одну минуту перед ее глазами проходило людей больше, чем могла бы она встретить в Приленске в течение года или, может быть, даже всей своей жизни.
Мимо нее, едва не задев, быстро прошли, почти пробежали, две девушки в коротких цветастых платьях. Они очень спешили куда-то и, не ожидая остановки потока, кинулись перебегать улицу, лавируя между стремительными машинами. Саргылана с беспокойством следила за ними, и вздох облегчения вырвался у нее, когда цветастые платья мелькнули на противоположном тротуаре. Девушки скрылись за стеклянной дверью магазина. Проводив их взглядом, Саргылана заметила на фоне магазинной витрины двух мужчин, стоявших лицом друг к другу и, видимо, о чем-то беседовавших. Саргылана обратила внимание на них именно потому, что они стояли, а не двигались — это бросалось в глаза. Стоявший к ней спиной плотный коренастый человек в коричневом костюме снял шляпу, вытер лоб платком, затем вытер тулью шляпы и осторожно, чтобы не смять тщательно зачесанного пробора, надел шляпу. По этому жесту Саргылана узнала Иннокентия Аммосовича. Но с кем это он так заговорился? Как ни всматривалась Саргылана в высокого человека в темно-сером костюме, стоявшего против Джерготова, признать его она не могла. Этого человека она видела в первый раз.