На Лене-реке
Шрифт:
Глава восемнадцатая
Пришел катер линейного участка, привез продукты бакенщику и письмо Максиму Щелчкову.
Егорка тотчас же помчался с письмом к Максиму. Дядя Максим не удивился письму, и когда взял его, то прежде всего осмотрел, хорошо ли запечатано, потом отошел в сторону и прочитал его. Егорка смотрел не отрываясь, но не понял, обрадовало письмо дядю Максима или огорчило. Лицо его осталось непроницаемым. Он только еще раз не спеша перечитал письмо, достал папиросу, неторопливо размял ее пальцами и, отойдя к догоравшему
Подымахин и Егорка с удивлением наблюдали эту сцену.
— Отпустите на сегодня с работы, — обратился Максим к Подымахину. — Товарищи с пароходом будут. Надо на пристань, встретить.
— Как же вы поедете? — удивился Подымахин.
— Лодку у бакенщика возьму. Перебьюсь на ту сторону, а там на бечеве затянуться можно. Не шибко далеко — двенадцать километров.
— Вот, право, не знаю, — замялся Подымахин, — время дорого. Мы и так отстали.
— Работе ущерба не будет, — степенно возразил Максим. — Вот, орел, — он хлопнул Егорку по плечу, — походит за меня с рейкой.
— Ну, если так, — согласился Подымахин.
Максим быстрым шагом направился к сторожке, растолкал спящего деда Захара, сказал ему несколько слов и спустился по береговому откосу. В руках он нес весла, брезентовый плащ и шоферские очки-консервы. Три лодки деда Захара, привязанные к забитым в песок кольям, покачивались на легкой волне. Максим облюбовал двухместную лодочку, отвязал ее, вставил весла в уключины и быстро погнал лодку поперек течения.
Вернулся он после захода солнца уже не один. На корме сидел высокий мужчина в сером плаще, из-под которого виднелся темный костюм военного покроя и высокие болотные сапоги.
Максим хотел пристать прямо у сторожки, но человек в плаще указал рукой на нижнюю оконечность острова, и лодка скользнула вдоль берега вниз по течению. Пристали в конце острова у отлогой песчаной косы. Максим ушел, а человек в сером плаще, взяв в руки кормовое весло, пристально наблюдал за кущей кустов на берегу.
Прошло около получаса. Плотные сумерки, заполнив речную долину, все гуще окутывали остров, очертания его словно растворились в темной речной глади. Только на западе, над гребнем гористого левого берега, светилась тонкая, постепенно бледневшая полоска.
Человек в лодке сидел, насторожившись, вслушиваясь в шорохи ночи. Это не мешало ему думать: настороженность была его нормальным состоянием, качеством, присущим его профессии.
«Мелкое дело, — думал он. — Игра не стоит свеч. Укус блохи не остановит бегущего быка. Самое большее, на что можно рассчитывать, — некоторая затяжка проектирования. И для этого рисковать агентурой… Неразумно. Шефы за океаном плохо представляют, каких трудов стоит завербовать агента в этой проклятой стране. И еще меньше они понимают, как коротки руки у наших агентов. У них нет опоры. Всякая попытка активизироваться почти наверняка оканчивается провалом. В таких условиях могут действовать только смертники, идущие на это с открытыми глазами. А они уже почти перевелись… Самое эффективное, а потому и самое нужное сейчас — диверсии идеологические. Использовать каждую щель, малейшую возможность ослабить, поколебать сплоченность этого необыкновенного общества… Надо научиться использовать все темное, гнездящееся в глубине человеческих душ, то, что здесь называют пережитками капитализма. — Он усмехнулся. —
Среди привычных шорохов настороженное ухо сидевшего в лодке человека уловило какие-то новые звуки.
«Идут», — подумал он, и в ту же минуту на берегу три раза мигнул свет карманного фонарика. Максим быстро сбежал по откосу — слышно было, как осыпаются за ним песок и мелкие комья земли.
— Пришел. Ждет на берегу.
Человек в плаще вышел из лодки.
— Где? — спросил он у Максима.
Максим не понял вопроса и стоял молча.
— Где можно поговорить?
— В сторожке у бакенщика, — ответил Максим и выдернул лодку на берег.
— Лодку провести к сторожке, — приказал человек в плаще. — Ждать меня. Скоро обратно.
Максим хотел сказать, что там есть еще лодка, но понял, что приехавший хочет поговорить с золотозубым «без лишних ушей», столкнул лодку на воду и погнал ее вверх по течению, возле самого берега.
— Не доверяют, сволочи, — пробормотал Максим и сплюнул в воду. — Что этот, что золотозубый… Дурак этот золотозубый. Мне не доверяет… Работаю на них не за страх, а за совесть. У меня с Советской властью свой счет. Меня с родного насиженного места согнали, что отцы, деды наживали, все прахом пошло, а вот ему какого рожна надо?.. Ему-то чем Советская власть плоха? За ручку вывела из грязи да в князи… все мало четырехглазому черту…
Максим устал — взад-вперед тридцать верст на веслах — и проголодался. А тут вместо сытного ужина и отдыха в теплой сторожке сиди в лодке и жди, когда понадобятся твои услуги.
«И чего я с ними связался! — с искренней ненавистью подумал Максим. — Бросить их к дьяволу. Проживу и без них. Голова есть, руки тоже. Привязанный я к ним, что ли?»
«Да, браток, привязанный, — возразил сам себе. — И крепкой веревочкой, в случае чего, и петлю недолго сделать…»
Человек в плаще, осторожно осматриваясь, подошел к откосу.
— Вы здесь? — спросил он в темноту.
Навстречу ему быстро спустился кто-то коренастый, плотный, на круглом лице поблескивали стекла очков.
— Как доехали? — спросил он, пожимая руку человеку в плаще.
— Благополучно, — отозвался тот, — только вчера, в аэропорту, едва не столкнулся с одной вашей знакомой.
— Моей знакомой?
— Да. Помните ту смазливую девчонку, что заметила нас у метро на площади Маяковского?
— Саргылана!
— Так, помнится, вы ее называли. Она кого-то не то встречала, не то провожала. И не будь она так занята своим спутником, я бы был узнан.
— Это было бы очень нехорошо.
— Да. Мягче сказать трудно… Надеюсь, здесь есть место, где можно безопасно поговорить?
— В сторожке у бакенщика. Недалеко отсюда.
— Проводите. В моем распоряжении не более часа.
— Слушаю.
Никогда в такую позднюю пору не посылал дед Егорку в деревню.
— Привези сети, которые на верхней полке в кладовке, — сказал он Егорке.
«Нашто ему сети? — недоумевал мальчик. — Разве большую воду ждет? Незаметно вроде…»