На Лене-реке
Шрифт:
Тогда Федя решил съездить на Медвежий. Таня разрешила поехать на заводском катере.
— Даю тебе сутки, — сказала она Феде. — На послезавтра ставлю твой отчет о поездке в Москву. Ясно?
— Ясно! — ответил Федя.
Чтобы выгадать время, Федя уговорил Григория Евсеевича выехать в ночь. Григорий Евсеевич вначале отказался: он только что вернулся из длительного рейса и почти не спал две ночи, по Федя уговорил его.
— Сам поведу катер, Григорий Евсеевич, — взмолился он. — Спи, как дома. Завтракать будем на Медвежьем.
Григорий
Уже начало смеркаться, когда катер отвалил от берега. Федя сел за руль, а Григорий Евсеевич, запустив мотор, довольно долго сидел рядом с Федей и, только убедившись, что тот чувствует себя за штурвалом вполне надежно и не забыл их совместных плаваний в былые годы, ушел в носовой кубрик, улегся и быстро заснул.
Федя уверенно вел катер по знакомым протокам, то огибая отмели, границы которых угадывались по легкой ряби, вспыхивающей мелкими искорками на залитой лунным светом речной глади, то вплотную прижимаясь к берегам островов там, где они поднимались над водой крутыми откосами.
Было приятно сидеть за штурвалом, вспоминая, что вот за тем мыском протока должна круто повернуть влево к выходу на главное русло, а вот против того песчаного острова надо отвалить подальше от берега, так как тут мелко…
Да, это было так приятно, что у Феди даже промелькнуло что-то вроде зависти к Григорию Евсеевичу, целое лето плававшему по этой чудесной реке, в то время как он, Федя, видит ее только из окон заводского корпуса.
«Красота какая! Саргылану бы сюда!» — подумал Федя.
Конечно, когда она рядом, то и пыльный переулок кажется лучшим местом на земле, но если бы сейчас она была возле него… Как было бы хорошо!
А как хорошо было бы, если бы она всегда, всегда была с ним… Сейчас ему кажется, что это вполне возможно и не только возможно, а иначе и быть не может. Надо только сказать ей, сказать прямо, смело и решительно.
Но сказать как раз очень трудно…
Главное, у него нет уверенности в том, что она ждет этих слов, обрадуется им. Боязнь услышать отказ делает его робким, хотя сейчас, например, ему кажется: робость его не только неосновательна, но даже смешна и наивна.
У нее были такие искренние счастливые глаза, когда она встретила его в палисаднике около аэровокзала. Значит, она была рада… И в то же время, несмотря на всю самонадеянность юности, Феде даже и сейчас кажется, что Саргылана намного ярче, умнее, выше… и трудно представить ее рядом с собой и всегда рядом.
Катер давно уже вышел на главное русло, луна скрылась за неровным гребнем горы, и стало темнее, потом над кромкой правого берега засветилась тонкая полоска зари, ночная темнота стала медленно редеть, и уходящий почти прямою линиею берег просматривался все дальше и дальше, а Федя все думал о своем, заветном.
Когда совсем рассвело, вдали показались знакомые берега острова Медвежьего.
Федя не знал, в какой части острова разбит лагерь геодезистов. Поэтому ехал он не к какому-нибудь определенному месту, а просто на остров.
Свисающие с высокого берега ветви зацепились за мачту и хлестнули по ветровому стеклу.
«Надо убавить обороты», — спохватился Федя и потянулся к регулятору. Мотор застучал реже и глуше. Григорий Евсеевич проснулся и выглянул из кубрика.
— Что случилось? — спросил он, стряхивая остатки дремоты и протирая глаза.
— Приехали, заходим в курью, — ответил Федя.
Окидывая взглядом далеко протянувшуюся курью, он вспомнил и свой первый рейс на катере, когда они с Андреем Николаевичем и Федором Ивановичем приехали сюда в поисках тальниковых массивов, и вкусную уху, приготовленную в тот вечер из наловленной им рыбы, и многие другие рейсы, когда привозил он на остров Ольгу со школьниками, бригады рабочих и Андрея Николаевича.
«Хорошее было время», — подумал Федя и с грустью почувствовал себя слишком взрослым.
Берега курьи были пусты. Видимо, лагерь геодезистов располагался где-то ближе к главному руслу.
— Заедем к бакенщику, — сказал Федя, — узнаем, где лагерь.
— На верхнем изголовье, — сказал Григорий Евсеевич, все еще зевая и поеживаясь.
— Что же не сказал вечером, — удивился Федя.
— Думал, проснусь до острова.
— С которой стороны лагерь?
— Этого не знаю.
— Все равно ехать к бакенщику.
Для очистки совести заглянули в заливчик, прикрытый кущей старых приземистых ветел с темными корявыми стволами. Но и его берега были так же пусты.
Григорий Евсеевич сел сам за штурвал.
— На выходе там новую косу намело. Ты ее не знаешь.
Федя поднялся на палубу катера. День нахмурился с утра. Небо затянуло облаками. По серовато-белому куполу неба медленно ползли низко нависшие темные рваные тучи, подгоняемые злыми порывами низового ветра. В курье еще было спокойно, но когда катер, обогнув отмель, вынесся на фарватер, там уже ходила легкая волна, кое-где забеленная курчавыми барашками. Катер начало подбрасывать, и брызги от волн косым дождем падали на палубу.
«Вечер тихий был, а сейчас как разыгралось», — удивился Федя.
Он спустился вниз, надел клеенчатый дождевик и снова поднялся на палубу.
Катер подвернул к берегу у сторожки бакенщика. Федя нагнулся, поднял якорь и приготовился выкинуть его. Но в это время дверь сторожки открылась, и на пороге ее показался высокий мужчина в брезентовом плаще защитного цвета. Черты его крупного лица на таком расстоянии было трудно различить, но во всем его облике и осанке было что-то до такой степени знакомое и поразившее Федю, что он неподвижно застыл с якорем в руках, не спуская глаз с человека в плаще. А тот, видимо, узнал Федю. На мгновение остолбенев, он тут же резко повернулся и кинулся в сторожку, захлопнув за собой дверь.