На Лене-реке

Таурин Франц Николаевич

«В первичную партийную организацию…»

Когда утром она собиралась на работу, Кононов, только что проснувшийся, приподнялся на постели и спросил ее:

— Куда, Танюша, так рано?

— Куда? — удивилась вопросу Таня. — На завод.

— И сегодня пойдешь?

Он видел ее глубокое горе, и ему было непонятно, что может она сегодня, как в обычный день, пойти на работу.

Когда Таня вошла в цех, первая же встретившаяся ей работница, посмотрев на нее, воскликнула:

— Что с тобой, Таня?

— Ничего, так, нездоровится немного, —

ответила она и подумала: «Крепись, Таня, никто не должен знать. К чему своей болью чужие раны бередить?»

И с еще большим, нежели обычно, рвением Таня принялась за работу, стараясь ни одной минуты не оставаться наедине со своими мыслями.

А когда они наперекор ее воле ворвались в сознание и горечь тяжелой утраты стеснила сердце до боли, она положила руку на грудь, ощутила лежавший в кармане против сердца сложенный вчетверо листок бумаги — и ей стало легче.

Книга вторая

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Глава первая

1

Егор Иванович не видел своей племянницы около семи лет. Летом сорокового года последний раз гостил он у брата в вилюйском колхозе и с тех пор не был.

Так и осталась в его памяти Саргылана тоненькой десятилетней девочкой с худеньким скуластым личиком и большими черными, как угольки, глазами.

И теперь, встречая на пристани группу комсомольцев, приехавших работать на новом заводе, не мог он сразу узнать, которая из этих веселых, совсем уже взрослых девушек Саргылана.

«Старые глаза плохо видят», — посетовал Егор Иванович. Но напрасно: глаза у него были — дай бог всякому в таком возрасте, и не по слабости глаз не узнал он своей племянницы.

На верхней палубе впереди подруг стояла девушка, показавшаяся ему очень красивой, она звонко крикнула:

— Дядя Егор, здравствуй!

И тогда только признал ее Егор Иванович. Да и не мудрено. Одни глаза — большие, круглые, в длинных черных ресницах, под густыми почти сросшимися на переносье бровями не изменились у Саргыланы. Лицо округлилось и налилось румянцем, небольшие полные губы алели, как лепестки только что распустившегося шиповника; вместо тоненьких, торчащих, как хвостики, косичек две толстые косы легли на высокую девичью грудь.

«Учугей кыс, учугей» [2] , — вымолвил про себя Егор Иванович. Ему было очень приятно, что маленькая Саргылана стала такой красавицей.

2

Хорошая девушка, хорошая.

— Моя племянница Саргылана, — с гордостью сказал он директору, — брата Семена дочь.

И с удовольствием заметил, что и Андрею Николаевичу Саргылана очень понравилась.

Изменился и характер у Саргыланы. В детстве она была молчаливой, застенчивой и робко-послушной, может быть потому, что выросла без матери, а мачеха, даже и добрая, — все же не родная мать.

Теперь же от робости и застенчивости не осталось и

следа. Пока ехали от пристани до завода, Саргылана забросала вопросами директора, вечером Егору Ивановичу даже пришлось основательно поспорить с племянницей.

Егор Иванович, готовясь к ее приезду, сменил свою комнату в холостяцком общежитии, в котором прожил без малого пятнадцать лет, на уютную двухкомнатную квартиру в новом доме. А Саргылана наотрез отказалась отставать от подруг и заявила, что очень благодарна дяде за внимание и заботу, но поселится все же вместе с девчатами в общежитии. Спорили долго, наконец Егор Иванович обиделся не на шутку, и Саргылане пришлось уступить.

Вечером Егор Иванович знакомил вновь прибывших с городом и постарался показать его в наивыгоднейшем свете. Для этого пошел на маленькую хитрость. Не показывая девчатам слободы и окраинных улиц, он усадил их в автобус на конечной остановке, у самых заводских ворот, и повез в центр города. Расчет оказался правильным: главная улица, застроенная двух- и трехэтажными домами, гладко замощенная деревянной шашкой, освещенная двумя рядами электрических фонарей, произвела на девушек большое впечатление. Ни Саргылана, ни ее подруги в Приленске раньше не бывали, и Егор Иванович с довольной улыбкой слушал их изумленные, а временами и восторженные восклицания.

Саргылану больше всего поразила торцовая мостовая.

— Мне говорили, что в городе улицы из дерева, как полы в доме, а я не верила. Оказывается, правда. И сколько же деревьев пошло на одну эту улицу! Наверно, целый лес!

— Много лесу пошло, — подтвердил Егор Иванович. — Не одна тысяча деревьев.

А подружка Саргыланы Варя Отустанова, низенькая толстушка с прищуренными лукавыми глазами, была восхищена вереницей огоньков, протянувшихся далеко-далеко в конец улицы.

— У нас в колхозе тоже провели электричество, — сказала она, — свет у нас во всех домах и даже в скотных дворах на ферме. Но на улице только две лампочки: около правления колхоза и у наслежного Совета. Видно, здесь так много электричества, что и на улицы хватает.

— А в том красивом доме, наверное, какое-нибудь важное учреждение? — задумчиво произнесла Настя Аммосова и посмотрела на Егора Ивановича. Но вместо него ответила Саргылана.

— Ай, какая ты невнимательная! Это же школа. Видишь — вывеска.

— Школа! Такая большая и красивая. Как хорошо учиться в такой школе!

— А что помещается здесь? — Саргылана показала на длинное одноэтажное каменное здание со множеством широких, ярко освещенных окон.

— Это типография, здесь печатают газеты и книги.

— Печатают книги! Вот бы посмотреть! А ты, дядя, был там хоть раз?

— Был, — ответил Егор Иванович, добродушно усмехаясь.

— Вот бы посмотреть, — повторила Саргылана.

— Это можно. Надо попросить Татьяну Петровну. Она сделает.

— А кто это Татьяна Петровна? — спросили девушки.

— Татьяна Петровна — партийный секретарь на нашем заводе, — с уважением ответил Егор Иванович.

2

Беседа затянулась. Озабоченная секретарша уже дважды напоминала Андрею, что его ждут в управлении и что машина подана.