На Лене-реке
Шрифт:
Егор Иванович вернулся до краев переполненный последними событиями международной жизни. Ему нужен был собеседник, точнее — слушатель, чтобы выразить свое отношение к волновавшим его вопросам. Поэтому Саргылана была как нельзя более кстати.
Оказалось, что Саргылана смогла быть не только слушателем, но и собеседником. О событиях международной жизни она была осведомлена не хуже Егора Ивановича, к тому же молодая память помогала ей удерживать такие факты и детали, о которых Егор Иванович уже успел позабыть. Откуда могло
— У нас же в каждом доме радио. В клубе есть все газеты и журналы. Я сама выписывала «Комсомольскую правду», — пояснила Саргылана. Ее почти обидело изумление дяди.
Егор Иванович невольно вспомнил, каким он был в ее годы.
Да, жизнь здорово переменилась…
— Дядя, — спросила Саргылана, когда они вдоволь наговорились о международных вопросах, — кем работает Федя Данилов?
— Ты уж и имя знаешь?
— Я слышала, как его называли другие, — ответила Саргылана и отошла к этажерке с книгами. Она почувствовала, что у нее горят щеки.
Егор Иванович смотрел ей вслед, улыбнулся по-стариковски, хитро и ласково, и подумал: «В мешочке из пузыря шило не укроется». Но вслух этого не сказал, а когда Саргылана снова подошла к столу, ответил:
— Он помощник механика.
— Это большой начальник на заводе?
— Да, он работает хорошо — все машины работают хорошо.
— Он один должен уследить за всеми машинами?
— Почему один, — улыбнулся Егор Иванович, — ему подчиняются все монтеры.
— Я видела, как он сам работал. Разве начальники работают?
— Хороший начальник и сам должен уметь работать.
— А он хороший начальник?
— Да.
— Потому его и благодарила Татьяна Петровна?
— Тане он не начальник. Таня ему вроде как мать. Она его воспитала. Он до завода беспризорный был.
— Он, наверное, ее любит?
— Любит. Ее все на заводе любят.
— А за что ее любят все?
— За что? — Егор Иванович помолчал. — Поработаешь — сама поймешь за что… Работать к ней в цех иди. Человеком будешь.
Глава вторая
Алексей Кононов вернулся с фронта в конце сорок второго года. Первое время он жил у Тани. После неудачного объяснения с Таней Кононов на другой же день собрался уйти, но Таня удержала его. Куда было идти инвалиду с двумя малолетними детьми? Таня поговорила с Кононовым по душам так, как она умела это делать — просто, ласково, с чувством искреннего сочувствия.
До армии Кононов работал на приисках, теперь покалеченная рука закрыла ему дорогу в забой, и он по совету Тани поступил на завод. Жили одной семьей и хозяйство вели сообща. Будь это не с Таней, а с кем другим, досужие языки живо нашли бы свое объяснение всему этому, но Таня пользовалась таким уважением, что
На заводе Кононов встретился с заготовщицей Клавой Митрошкиной. Приметил он ее с первого взгляда, такую видную дивчину нельзя было не приметить, но что сойдутся в одну их пути-дорожки, об этом не было и мысли.
Однако же сошлись.
— Чем он тебя приворожил? — спрашивали у Клавы удивленно подруги.
— Не он меня, а я его приворожила, — отвечала Клава.
Как бы то ни было, а семья, на удивление всем, получилась дружная. Права была старуха Куржакова: Алексей попал в хорошие руки.
Кононовы часто наведывались к Парамоновым, а ребятишки редкий день не забегали проведать тетю Таню. Сегодня пришли всей семьей узнать, когда будет Василий, — слух о его скором приезде уже разнесся по заводу.
— Все спрашивают: «когда», отвечаю: «завтра» — и сама словам своим не верю, — говорила Таня, и необычная для нее робкая улыбка боролась с выражением встревоженной взволнованности на побледневшем, осунувшемся лице.
— Ай, да что говорю: «не верю»? Как же не верю? Верю, жду, как живого, вижу!
И, словно стыдясь своего порыва, Таня спрятала лицо на груди Клавы. А Клава, хоть и была моложе Тани, обняла ее, поцеловала и гладила по голове с материнской нежностью. Кононов глядел на Таню, потрясенный силой и глубиной ее чувства. И вспомнилось ему, как он пришел к ней в дом в первый раз в холодный ноябрьский вечер — шесть лет тому назад. Диким казалось ему, как осмелился он с пьяной, небрежной самоуверенностью пытаться заменить ей Василия. Краска стыда залила его щеки. И, чувствуя, что вовсе не нужно этого говорить, он почти непроизвольно произнес:
— Прости меня Таня, что обидел я тебя тогда.
Все еще прижимаясь к Клаве, Таня подняла к нему лицо.
— Я не обиделась, Алеша. Я просто пожалела тебя за то, что не понимаешь ты ничего… Но ведь потом ты понял… знаю, что понял… — И тут же спохватилась: — Ну и хороша же хозяйка, одними разговорами обходится. Нет, чтобы угостить гостей.
— Не хлопочи, Танюша, — попыталась остановить ее Клава, — мы только на минутку зашли.
— И слушать не хочу. Никуда вы не уйдете. Мне сегодня на людях быть надо. Душа поет. Шурик, неси посуду. Наташа, ты у нас свой человек, помогай накрывать на стол.
— И я, и я, мама, — устремился за ними восьмилетний Алеша.
— Нет, сынок, — остановила его Таня, — у нас лишней посуды нет. Ты уж лучше покажи Мише свои кубики и книжки.
— Хорошо, — солидно согласился Алеша. — А чай пить вы нас позовите, — и повел двоюродного братишку в детскую комнату.
— Тебе, Алексей, можно налить стопочку? — обратилась Таня к Кононову, когда все сели к столу.
— Спасибо, Таня. Не буду.
— Что с человеком делается, — засмеялась Клава. — Ты не заболел ли? Да уж выпей.