На Лене-реке

Таурин Франц Николаевич

— Не девка, золото, — нахваливал старичок-инструктор.

Таня в беседах с работницами ставила ее в пример другим.

Это было, конечно, очень приятно. И все же, как только Саргылана почувствовала, что начала понимать машину, уверилась в своей способности заставить машину слушаться себя, — работать стало неинтересно.

Нетрудно понять, что Саргылана вовсе не испугалась трудностей, напротив, легкость, с которой она достигла своей цели (она не видела, да и не могла видеть, что это лишь первый этап, что будут последующие и потруднее)

расхолодила ее.

— Немного ума нужно, чтобы пришивать подошвы к сапогам. Стоило для этого кончать семилетку, — сказала она подругам.

Хохотушка Варя фыркнула: «Переучилась», а Надя ничего не сказала, только укоризненно покачала головой.

Трудно было сказать об этом Егору Ивановичу. Жаль было огорчать его. Только через несколько дней решилась Саргылана на трудный разговор.

— Дядя, я хочу поступить в педучилище, — как бы между прочим сказала она, накрывая на стол к ужину. И искоса взглянула на Егора Ивановича: как примет он это сообщение?

— В педучилище? — переспросил Егор Иванович. — Жадная ты. Смотри, трудно будет. На заводе много учиться надо.

— Совсем уйду учиться… С завода уйду.

Старик сдвинул выцветшие брови, молча набил трубку, раскурил ее и сказал:

— Ты что же так? Словно бурундук, которому в нос попала стрела.

— Ты не понял меня, дядя, — тихо сказала Саргылана.

Егор Иванович ничего не ответил, продолжая молча курить трубку.

— Ты думаешь, что трудно показалось. Совсем нет. Нас, комсомольцев, учили не бояться трудностей. Не думать о себе, а идти туда, где принесешь больше пользы… Я могу быть учителем. Это очень нужно. Ты знаешь, как нужны учителя там, у нас на севере… А здесь может каждый. Не надо учиться семь лет.

— Твои подруги знают? — спросил Егор Иванович.

— Да. Я им говорила.

— Татьяна Петровна тоже знает?

— Нет… Не знает.

— Иди сейчас же, скажи подругам: «Я пошутила». Пусть никому не говорят. Узнает Татьяна Петровна, тебе будет стыдно.

— Дядя, я решила. Я пойду учиться.

— Хорошо. Завтра вместе пойдем к Татьяне Петровне.

Больше в этот вечер Егор Иванович не сказал ни слова.

2

Таня внимательно выслушала Егора Ивановича. Саргылана сидела напротив нее с каменным лицом. «Девушка с характером, — подумала Таня, — эту не заставишь, разве что убедишь».

— Саргылана, ты ошиблась, — сказала Таня, обращаясь к девушке, когда Егор Иванович вышел, оставив их в цеховой конторке вдвоем. — Быть передовой — а ты должна быть передовой — не так просто и не так легко.

Этот день был тяжелым для Саргыланы. Машина все время капризничала. Вызывалось ли это взволнованностью девушки, словно утратившей свое так счастливо постигнутое искусство спокойной, уверенной работы, или машина разладилась, или то и другое вместе, только работа у Саргыланы не клеилась. Чем больше она старалась, тем меньше слушалась ее машина. Все чаще и чаще необработанные пары обуви уплывали

по конвейеру.

Вконец измучившись, она нажала кнопку — вызов дежурного монтера. Но, видимо, монтер был занят у другой машины: никто не шел. Саргылана повторила вызов длинным, настойчивым звонком.

— Что случилось, чернобровая? — раздался веселый голос за ее спиной.

Саргылана с негодованием оглянулась. Разве до шуток тут! Но строгие слова остались невысказанными. Перед ней стоял Федя.

Она покраснела и виновато ответила:

— Не шьет машина. Ничего не могу поделать, товарищ Данилов.

— Попробуем помочь твоему горю, — все так же весело сказал юноша.

Саргылана заметила: ему понравилось, что она его знает.

Федя две-три секунды сосредоточенно всматривался в машину — Саргылане было видно, как морщинки сбегали у него к переносью, — потом несколько раз медленно передвинул рукой приводной шкив и нахмурился еще больше. Из висевшей через плечо брезентовой сумки он достал большую отвертку с темной замасленной деревянной ручкой, ослабил какой-то винт в головке машины, провернул еще раз шкив и снова закрепил винт, с силой нажимая на отвертку.

— Подержи, пожалуйста, — сказал он Саргылане, подавая ей отвертку, а сам включил мотор, снял с конвейера плывущую мимо пару сапог и начал обрабатывать ее.

Машина заработала. Обрадованная Саргылана с восхищением смотрела на Федю. Она уже собиралась благодарить его, но Федя остановил машину, отложил сапог в сторону и сказал:

— Дело серьезное, надо разбирать всю головку. Игловодитель менять придется.

Он достал из кармана синей рабочей тужурки блокнот, написал записку и подал ее Саргылане.

— Сходи в кладовую, принеси детали. Я пока разберу головку.

Саргылана так поспешно кинулась выполнять поручение, что едва не столкнулась с низкорослым плотным человеком, подходившим к ее машине. Она так быстро прошла мимо него, что успела заметить только тонкие ободки золотых очков, придававших его гладкому холеному лицу строгий и значительный вид, и темно-коричневый, с красной ниткой костюм, хорошо сидевший на его коренастой фигуре. Саргылана не имела привычки оглядываться и поэтому не видела, что незнакомец обернулся ей вслед и проводил ее внимательным, изучающим взглядом. При этом в его темных, широких, чуть раскосых глазах промелькнуло выражение не то приветливое, не то игривое.

Когда Саргылана вернулась с деталями в руках, незнакомец все еще стоял около ее машины, разговаривая с Федей.

— Обязательно приходите, мой юный друг, — говорил он Феде по-якутски, — мы возлагаем на вас большие надежды. У нас так мало своей технической интеллигенции.

— Благодарю вас, Иннокентий Аммосович, я приду, — отвечал Федя.

— Непременно, непременно, — повторил незнакомец, приветливо потрепав Федю по плечу. Он еще раз внимательно оглядел Саргылану с головы до ног и удалился медленной, плавной походкой.