На любителя
Шрифт:
Уже порядочно вечерело. Кое-где стряпки уже подымились, а кое-где даже печки в домах топили, хотя по ночам уже не было заморозков. Мычали негромко коровы. Хозяева вывалили на огороды полить то, что уже высажено. Мать тоже поливала на огороде уже хорошо взошедший редис, лук, прорезавшуюся морковку и только высаженные в парники огурцы.
Данила, заходя во двор, увидел только еще в конце улицы их корову Марту.
–Ну-ка, Данька! – крикнула мать с огорода. – Иди-ка полей, а я Марту пригоню. Вон она, стерва, плетется!
Данька поспешил в огород, а мать отправилась на улицу,
Марта – хорошая корова. Здоровая, хотя и не мясная, но молоко дает хорошее, жирное, и сливки у нее хорошие и вкусные. Еще глаза у нее добрые, дыхания теплое. Данила любит Марту.
Данила расторопно и быстро стал поливать грядки, ловко вышагивая между грядками и удерживая одной рукой лейку.
Мать загнала в стайку корову, подоила ее, и когда Данила шел с огорода, полив все и закрыв парники, мать в доме уже разливала молоко по двухлитровым банкам, на продажу. Молоко для дома стояло в трехлитровой банке.
–Сейчас ужинать будем, – сказала мать. – Тети Светы еще не видать?
–Нет. Да придет.
–Да чтоб к ужину не пришла, а то весь чай выпьет опять, – усмехнулась мать.
Пока готовились, Данила мыл руки, и мать разогревала обед, во дворе залаял пес, раздались шаги, зашла соседка тетя Света, за молоком, хотя у нее самой была корова, но доилась она плохо.
–Здорово, соседка, – сказала тетя Света.
–Здравствуй, – ответила мать.
–Ну чего? Картошку, смотрю, перебирали, – тетя Света садиться не стала, давая понять, что ненадолго зашла.
–Да уж, пора бы, Лешка завтра придет, вскопает, – ответила мать.
–Завтра-то? – переспросила тетя Света. – А чего, он торопится сильно? А то бы хорошо, мы бы наняли с Володей-то.
–Как он с операции-то? – поинтересовалась мать.
–Да ничего. Ходит потихоньку, – ответила тетя Света, принимая банки с молоком и отдавая другую банку, где на дне лежала горстка конфеток. – Ладно уж, спасибо за молочко.
–Не за что. Зачем конфеты-то таскаешь? Ладно тебе! – смутилась мать.
–Пускай, ребенок, ест, пока маленький, – сказала тетя Света, поспешно выходя.
Мать высыпала конфеты в тарелочку, Данила после ухода тети Светы сбегал и прикрыл крепко калитку и сел с матерью ужинать.
По улице прогудели мотоциклы и слышен был гомон молодежи, шатавшейся без дела по улице целыми вечерами, как только теплело на улице.
Данила, может, тоже бы погулял, но отец пил, и Данила не хотел где-нибудь встретиться с ним на улице, а то ведь он пристанет, увяжется, а Данила не любит этого, устал.
В мае темнеет около восьми или девяти, но неожиданно резко, как будто с неба спускается невидимый глазу занавес.
Данила, поужинав, вышел из-за стола и с удивлением заметил в окне уже густые сумерки.
–Уже потемнело, – промолвил Данила, помогая матери вытирать посуду.
–Лето наступит, позже будет темнеть, – ответила мать, моя в чуть обжигающей воде тарелки.
Они в молчании вымыли посуду. Данила не умеет говорить с матерью, то есть сам говорить. Чаще всего начинает разговор она, беседует с ним, и тогда Данила может и отвечать, и рассказывать.
После того, как помыли посуду, мать еще раз сходила к Марте, проверила ее, сыпанула немного корма курицам, а Данила ушел к себе в комнату, лег на кровать.
Окно было не зашторено, и в стекло, на манящий тусклый свет настольной лампы бились мотыльки и комары. Догадливые из них бросались в открытую половину окна, но там их встречала сетка. Они сидели на ней, не могущие достичь желанного огня, или летали рядом, и к ним с крыши плел потихоньку свою паутину тенётник.
Небо стремительно чернело, проглядывали на нем звезды и белели пятна облаков, похожих на вату.
Даниле, смотревшему на эти самые облака, вдруг безумно захотелось сахарной ваты.
В городе он как-то раз пробовал ее, она ему понравилась. Ездили всем классом на первое июня, школа возила своих детей в район, в город, и там, в парке, где куча всякая была аттракционов – и качели, и колеса обозрения, и гонки – там еще продавали мороженое и сахарную вату.
Многие из поселковых со скептицизмом отнеслись к вате, подули на нее губы, кинулись на мороженое, как будто они его не видели, а Данила отдал себя всего сахарной ваты.
Она буквально таяла у него во рту, клубнично-сладкая, нежная, и Даниле даже сейчас показалось, что она лежит у него на языке.
Он был готов в парке стоять с утра до вечера и есть сахарную вату на завтрак, обед и ужин, а также полдник и чай. Но денег в семье было мало, отец тогда только получил аванс, и денег Даниле на поездку отрядили мало на увеселения, да еще и мать заказала купить кое-чего из ткани и продуктов, которых мало было в поселке или не привозили вовсе.
И Данила из всего дня аттракционов, клоунад и концерта в районном доме культуры, возвращаясь вечером из города, с двумя пакетами, в одном из которых лежало четыре метра одной ткани и еще три другой, а в другом редкие бананы (у деда Данилы должен был быть юбилей), банка дешевого по сравнению с поселковым майонеза, небольшой кусок заводской ветчины, сыр и колбаса, которые в городе были дешевле также в разы, и немного конфет, тоже для застолья – Данила вспоминал ту единственную, оставшуюся в памяти даже вкусом порцию сахарной ваты…
–Ты раздевайся, да ложись, Данила, – раздался голос матери, и Данила вздрогнул, проснулся.
Мать сидела на краю кровати.
–Раздевайся, ложись, – ласково повторила она, поднимая мягкого Данилу. – Спишь уже!
Данила разделся, стараясь не раскрывать сильно глаз, чтобы быстрее уснуть, и юркнул в расстеленную матерью кровать.
Мать погасила свет, ушла в спальню. Слышно было, как там бубнил тихонько телевизор.
Данила стал думать о чем-нибудь приятном, о таком, что не огорчает – о том, что через неделю можно будет носиться, как дураку, по улице и не думать об уроках, что можно будет ходить с Митей на утреннюю зорьку, когда Мите не готовится к экзаменам… через неделю приезжает Марьин внук, а вдруг парень ничего?