На одной волне

Ю_ШУТОВА

Старший жениться успел, и внучка от него есть, а младший вернулся из армии инвалидом, сразу запил. Сколько лет уж пропадают ребята, не работают. И женщины их интересуют только те, что наливают… Невестка во второй раз замуж вышла, Семеновна ее не осуждала – сама полжизни промучилась с пьющим мужем. Отдохнуть не пришлось, теперь оба сына висят на ее шее, копии своего отца. Хорошо, что есть дочка, что она в люди выбилась, счастливо, богато живет, с мужем ей повезло, и дети есть. И приезжает часто из своего города, единственная помогает, жалеет мать.

В наполненных тарелках стыл борщ. Мясо, колбаса нарезаны. Хлеб белый, хлеб черный, сметана. Масло к чаю, пряники… Пока мать жива, сыны не оголодают. Анна Семеновна

вышла на улицу, налила борща в миску собаке и поплелась шаткой от болезни ног да от усталости походкой в огород звать ребят. «Ноги совсем не несут. Кто увидит, как иду, скажет, что и мать пьянствует», – утерла слезу старушка.

***

После обеда, отправив сыновей отсыпаться, перемыв посуду и заперев на всякий случай дверь в дом, Анна Семеновна копошилась в огороде. Копать землю не было сил, решила прибраться под яблонями и сливами, подмести дорожки, собрать и сжечь мусор, прошлогоднюю траву. За этим занятием ее и застала дочь.

– А где все? – спросила с порога, едва отыскав мать.

– Спят…

– Все, мама, хватит! Видеть больше этого не могу! Поедешь со мной, будешь жить как все нормальные люди в твоем возрасте. У нас места достаточно.

– А как же дом? Они ж его спалят. И сами пропадут, – попробовала было отказаться Семеновна, но дочка увела ее с огорода и уложила отдохнуть. Не мешкая, собрала материнскую одежду в чемодан, подумав, сунула туда же узелок, приготовленный на смерть. Растолкав братьев, ушла в огород, увела и их – все-таки земля ждет, и нужно успеть навести порядок до отъезда.

Наутро растопили баню, засадили вскопанный огород картошкой, морковь и свеклу посеяли, воткнули лук и чеснок. А больше ничего сажать не стали – все равно без ухода пропадет. Дочь, как заправский бригадир, не дала мужикам присесть передохнуть или сбежать куда подальше. Ближе к вечеру, прибравшись в доме, искупав мать и сама напоследок всласть напарившись, она усадила протрезвевших братьев за стол и за ужином объявила, что с завтрашнего дня нянек у них больше не будет, и, если жизнь им не дорога, то пусть оба пропадают пропадом. Надо ли говорить, что отъезд матери их нисколько не огорчил. Одна лишь Найда, сопроводив хозяйку до автобуса ранним воскресным утром, затосковала и ждала ее на автостанции до самой осени, пока однажды не прибилась к Анне Петровне.

Та провожала на междугородний автобус племянницу и, узнав собачку, удивилась ее худобе, позвала с собой, накормила. Так они и зажили вдвоем. Найда каждый день бегала в свой дом, оттуда – на автостанцию, но не находила ни следов, ни запаха любимой Семеновны. Обгавкивала в родном дворе пьяные сборища, пока кто-нибудь не запускал в нее камнем или пустой бутылкой, возвращалась к новой хозяйке, в тишину и сытость. Скоро она привыкла и полюбила свою вторую Анну, везде ее сопровождала: в поликлинику, на почту, на базар или в магазин, в библиотеку, даже на репетиции хора с ней ходила, прорываясь на второй этаж дома культуры вслед за Анной Петровной. Там и открылся в Найде талант, о котором никто не подозревал – музыкальный, а если точнее, певческий.

***

Поначалу Найда смирно ждала свою новую хозяйку в пустом зрительном зале, охраняла ее пальто. Репертуар хора не вызывал в ней никаких эмоций. Но однажды бабушки на сцене затянули протяжную народную песню. И так они ее пели грустно, чуть не плакали, что накатило на Найду горькое горе – вспомнила Семеновну: жива ли старая хозяйка любимая, знает ли, какая беда в ее доме творится, как выносят нажитое добро из дома ее сыны, не топят, не моют, не убирают, и сам дом горючими осенними слезами умывается и не чает дождаться хозяюшку, чтобы повымела из него окаянных нехристей, растопила печечку, навела порядок, постирала, борща наварила. Только где теперь хозяйка? Здорова али сгинула? Как может так долго не возвращаться? Знала бы Найда, что

потеряется Семеновна, бежала бы за автобусом до самого города… Вот тогда собака и запела вместе с хором бабушек.

Не сразу на сцене расслышали ее соло и поняли, кто же подвывает из зала. Молодой и симпатичный баянист Юрий Сергеевич, он же художественный руководитель хора, строго сказал, чтобы больше на репетиции с собакой не приходили! Только Найде петь понравилось, как-то сразу полегчало после пения ее собачьей душе.

В следующий раз она пробралась на репетицию незамеченной, тихонько зашла в приоткрытую дверь. Ожидала Анну Петровну на улице, под дождем, сторож и пожалел ее, впустил погреться, а там, наверху, баянист уже играет. Ну, Найда и понеслась по ступенькам, и сразу шмыгнула к своей Анне. Не даст новую хозяйку в обиду, а та – ее. Ну, и споют вместе, конечно же, как только песня будет подходящая – про тонкую рябину-сиротину, как в прошлый раз. Вступила не сразу, а только следом за Анной. Та запела, Найда завыла. Народ на сцене расшумелся, разулыбался, хоть песня и грустная… Собачка к хозяйке под длинную юбку нырнула, легла у ног, затаилась, успокоилась. Запах валенок хорошо знаком, Найда ни с чем не спутает: они, эти валеночки, у порога стоят, у входной двери, рядом с тем ковриком, на котором она спит. Вот опять хозяйка вступила в пение, собачка подтянула по-своему…

– Это что ж, опять собака? Вы и на концерт ее приведете? – возмутился худрук. – Не могли оставить за дверью?

– Нет, нет! – оправдывалась Анна Петровна. – Она осталась на улице. Не знаю, как попала на сцену. И не кричите так громко, совсем ее перепугали, а она – в положении.

Хористки покатились со смеху:

– Главная солистка – в положении! Кто ж счастливый отец?

Юрий махнул рукой:

– Сорвете ноябрьский концерт, пеняйте на себя – распущу хор!

Патриотические песни Найде не нравились, больше она в этот день не пела. Спустилась со сцены вместе с другими артистками, внимательно выслушала комплименты в свой адрес. Все ее хотели погладить, и добрая хозяйка нисколько на нее не сердилась.

***

На праздничный концерт собрался полный зрительный зал. Столько народу набилось, как никогда. Начальство, почетные гости – в первом ряду.

Собака пробралась в зал, как и обычно, зашла за кем-то следом, поднялась за кулисы, где и отыскала принаряженную Петровну в длинном блестящем концертном платье и туфлях вместо валенок.

– Она снова здесь? – у баяниста от неожиданности округлились глаза.

– Сейчас привяжем, не беспокойтесь, – заверили бабушки-хористки.

Поясом от чьей-то кофты Найду быстро прикрутили к стулу, отодвинув его подальше от сцены за кулисы. На него были свалены теплые вещи, зал не отапливался. Маленькой собачке невозможно было бы сдвинуть с места тяжеленный стул. Две первые песни она и не пыталась этого делать. А вот на «рябине»… Слишком уж грустная песня написана русским народом…

Сначала из-за кулис послышался скрежет, потом на сцене показалась мордочка собаки, потом – она сама, еле-еле тянущая (точно, как на картине «бурлаки на Волге») длинный пояс с чем-то тяжелым, закрепленным на втором конце. Через время на сцену выехал стул, погромыхивая четырьмя металлическими ножками, и поехал дальше, теряя по ходу следования все, что перед выходом на сцену сняли с себя хористки. Наконец, собачка добралась до хозяйки и села у ее ног, стул с кофтами, шапками, шалями остановился посередине сцены, «припарковавшись» аккурат напротив худрука. Юрий Сергеевич стоически продолжал играть! Песню Найда запела, привычно вступив вместе с Анной Петровной. Зал умирал со смеху! Наверное, впервые на такой грустной ноте одиночества и неприкаянности все хохотали, как одержимые, а потом просили повторить «Что стоишь качаясь, тонкая рябина» на «бис»! Но худрук все-таки хор пенсионерок увел…