На орловском направлении. Отыгрыш
Шрифт:
— …Ты великое, возложенное на тя, служение тщательно проходил еси, и нас твоею помощию пребывати коего ждо, в неже призван есть, настави. Ты, победив полки супостатов, от пределов Российских отгнал еси, и на нас ополчающихся всех видимых и невидимых врагов низложи…
Счастливый ты всё-таки человек, Годунов. Потому что знаешь: Победа всё равно будет. Не веришь — знаешь. Сколько бы ни продержался Орёл — сутки, трое, неделю — она придет. Не позднее, чем девятого мая сорок пятого. Тебе легче, потому что ты знаешь…
— …Ты, оставив тленный венец царства земнаго, избрал еси безмолвное житие, и ныне
Годунов обернулся на едва слышный шорох. Поодаль стояла девушка в светлом платье, тёмные косы уложены венцом, у ног — узел. Молчала. Ждала.
— …Предстоя же со всеми святыми престолу Божию, молися о всех православных христианах, да сохранит их Господь Бог Своею благодатию в мире, здравии, долгоденствии и всяком благополучии в должайшая лета, да присно славим и благословим Бога, в Троице Святей славимаго Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Священник медленно осенил себя крестным знамением. Посмотрел на девушку.
— Что ты, Машенька?
— Я вещи принесла. Не очень много, все, что собрать успела. Макаровы помогли, дед Петро, даже переселенцы наши. Главное — пеленки для Сёмушки. Валюша поделилась, — девушка улыбнулась, но заметно было — напряженно, тревожно.
— Что ж ты пешком да по темноте? — встревоженно проворчала Степанида.
— Да чего тут идти-то, тёть Стеш? И когда б я потом пришла? Оглянуться не успеешь — на работу пора, а до вечера дело не ждет.
— Племянница моя Мария, — пояснил священник Годунову. — Одёжу для погорельцев принесла. Подожди меня тут, Машенька, я гостя провожу, а там и поговорим.
— Тороплюсь я, дядь Вань, мне ещё для Валюшки сготовить…
Она и вправду торопилась, частила, едва переводя дух. «Как будто бы боль заговаривает», — подумалось Годунову. Вот и Степанида, и отец Иоанн глядят на неё, почти не тая тревоги.
Вышли вчетвером, последней, чуть приотстав, Степанида. Мария, поспешно простившись, ушла.
— Вы на неё не серчайте, — почему-то шепотом проговорила Степанида. — Муж у неё без вести пропал, на той ещё неделе…
— Тут вот ещё какой вопрос, — как будто бы продолжая разговор, прервал псаломщицу отец Иоанн. — Я ж при архиве числюсь. Иные документы вывезли, а осталось-то куда больше.
— Не волнуйтесь, с этого дня вы по другому ведомству. Кому бумаги ваши передоверить, найдём, — он отвечал священнику, а думал о его племяннице. Об очередной случайной-неслучайной встрече.
Нет, не легче тебе от того, что ты знаешь, ничуть не легче!
В дороге он опять не смог ни подремать, ни подумать о предстоящем. В мыслях было другое. Личное, иначе и не скажешь.
Вспоминался отец. В одну из последних встреч зашёл у них разговор, почему Годунов-старший так и не вступил в партию. Отец ответил сразу, видать, сам себе на этот вопрос давненько ответил:
— На фронте-то я ещё комсомольцем был. Потом как-то замешкался, пока к гражданской жизни привыкал да по городам и весям мыкался. А как дозрел, понял, что делать мне в партии уже нечего. Настоящие коммунисты, те, которые большевики, — бросил взгляд из-под насупленных бровей,
Отец и на старости лет оставался мужиком въедливым, да и попросту едким.
А вот мама, коммунист с тридцатилетним стажем, вдруг начала ходить в церковь. После того как одним осенним утром заводское начальство, тоже сплошь партийное и ходившее в первых рядах на первомайские демонстрации, устроило на проходной демонстрацию иного рода. Возле вахтёрской будки стояли главный кадровик и председатель профсоюза. Не просто так стоял, а на посту возле объемистой металлической урны, изготовленной здесь же, на заводе, в качестве популярного в те годы ширпотреба.
— Партбилет!
Мама говорила, что в первую минуту вообще ничего не сообразила. А когда поняла, бросила. Только не партбилет в урну, а профсоюзный — в физиономию председателя. «А для тебя, — сказала она кадровику, — извини, кирпича не припасла».
После этого, заметил Годунов, что-то в маме надломилось. И она, всегда и во всем служившая опорой другим, принялась искать опору для себя, стеснительно и неумело. Как и многие в те годы.
Так неужели ему, Годунову, надо было вернуться на семьдесят лет назад, чтобы встретиться и с настоящим убежденным коммунистом, и с истинно верующим православным? С людьми, которые готовы были платить за свои идеалы любую цену?
А ещё подумалось: как бы ни трансформировалось сейчас будущее, как бы ни менялись судьбы, они должны выжить — беспокойная молодая женщина Мария, с корой судьба свела его на несколько минут, и те, о ком он только слышал — маленькая Валюшка и те двое пацанов, у которых хватило характера, чтобы не работать на оккупантов.
Город по-прежнему казался безлюдным и сонным. Но — только казался. Александр Васильевич знал: то, о чём говорилось на ночном совещании, уже начало воплощаться в жизнь. Создавая новую действительность.
Глава 12
30 сентября 1941 года,
Орёл
В три часа ночи по центральной улице Сталина пророкотала окрашенная в защитный цвет «эмка», свернула в Малаховский переулок и остановилась у калитки ничем не примечательного дома. Хлопнула дверца машины, и почти тотчас же раздался требовательный стук. Всполошено плесканул разноголосый собачий лай.
Спустя пару минут на крыльцо, прихрамывая, вышел хозяин в пальто, накинутом поверх белой исподней рубахи.