На осколках цивилизации
Шрифт:
— Ты меня порядком успокаиваешь, Джон… Так что я верю, что всё ещё не так плохо, — Чес хмыкнул, руки не вырвал — впрочем, глупости уже такое упоминать… Что и говорить, выглядели они сейчас нелепо, но даже Константин теперь плевал на это. Он смотрел на профиль бывшего напарника и слегка удивлялся: незаметно волосы того отросли за такой промежуток времени и теперь были ниже уха. Чес никогда не позволял себе, чтобы его волосы отрастали такими длинными — и не раз сознавался, что боялся насмешек Джона. Однако так ему было в какой-то степени даже лучше… Сам Джон уже и запутался: Креймер ему был дорог любым. Нынче они перевидели друг друга в разных видах, поэтому не всё ли равно?
Чес
— Ах да, эти патлы давно не видели парикмахерской!..
— Мне кажется, они у тебя были ниже обычного уже при нашей первой встрече.
— Ну да. Знаешь, я просто не видел тебя, вот и расслабился. Ты постоянно — взглядом или смехом — заставлял меня держаться в отличной форме. Хоть я тебя искал и нередко думал о тебе, всё равно никак не получалось представить твоё лицо, когда бы ты меня увидел. Но потом, когда мы встретились, я не нашёл ни тени прежнего надсмехательства. Наверное, ты уже тогда перестал считать меня идиотом, — улыбнулся, но это не взывало улыбку в Джоне.
— Я никогда не считал тебя идиотом. В какие-то моменты — глупым, беззаботным, слишком наивным, но никак не идиотом, — Креймер лишь улыбчиво промолчал — он так теперь делал постоянно. Это значило, что не стоит продолжать тему.
После долгого скитания Джон наконец наугад выбрал внутренний дворик при каком-то длинном низком доме, похожем на казарму. Они были уже наверняка где-то на окраине этого поселения, но чувство спокойствия так и не появилось в них. Даже когда они думали, что совершенно не заботятся о происходящем, капля тревоги, вчера заронившаяся в них, всегда давала о себе знать. Именно поэтому разговаривали они нечасто, а почти всегда тяжко вздыхали, искоса поглядывая друг на друга. Хотя постепенно обстановка и разряжалась, менее ощущались паника и напряжение вокруг, Джон всё равно не мог остановить поток бесконечных и оттого тревожащих мыслей. Кто знает — может, паника перебросится и сюда, дело лишь во времени? Неизвестно, удастся ли местным полицейским остановить разрастание этой странной язвы и искоренить её вообще…
Джон оставил Чеса на какой-то скамейке во дворе, а сам пошёл внутрь импровизированной казармы договориться о временной оплате двух мест для ночёвки. В итоге оказалось, что свободных мест там было до черта, и он снял самые лучшие кровати, к тому же, огороженные ширмой от остальных — своего рода вип-зона. Он тут же поспешил сообщить об этом Креймеру и сказал ему, что теперь они могут пережидать там, внутри, но парнишка отказался. Несмотря на то, что на улице было порядком холодно и ещё лил дождь, Чес порешил остаться на скамейке под навесом. Было уже около полудня, как показывали наверняка отстающие часы Джона. Делать было совершенно нечего, хотя буквально в нескольких кварталах отсюда происходило нечто такое, что явно могло изменить к чертям весь уклад жизни в этом месте. Но на востоке было очень, очень тихо; и Джон уже научился наслаждаться временным спокойствием.
Константин пытался уговорить Чеса уйти внутрь, но, так как эти попытки с треском провалились, уселся рядом с ним сам. Благо, что от дождя их укрывал навес от крыши, хотя и дождь был слегка косой. Наверное, во времена так называемого апокалипсиса (а Джона уже даже не удивляло, что он живёт в такие времена) самая худшая погода — это ливень, а самое отвратное время суток — ночь. Ещё хуже, когда это всё смешивается воедино, в одну дождливую ночь. А Джон всё сильней чувствовал, что бренчать по крыше не прекратит явно до следующего дня. Неужели впереди самая ужасная ночь из всех?
Хорошо,
— Знаешь, кого я сегодня видел? — не дожидаясь ответа, Чес договорил: — Молл. Она наконец вернулась.
— Что же с ней? — Джон ощутил, что всё-таки волновался за эту женщину. Тут его напарник нахмурился и тяжко вздохнул.
— Вести не очень приятные, Джон… она просила не распространять особо… — он исподлобья глянул на него и наконец ответил: — Если не считать многочисленных ран и ушибов, то… ей оторвало правую ступню. То ли снарядом, то ли ещё чем — не знаю, я не смог спросить. Ей очень не хочется беспокоить отца, потому она и притворяется, сквозь боль, что может ходить также, а на самом деле на том месте приделан какой-то деревянный огрызок. Ещё ей показалось, что началась гангрена — нога на том месте слегка посинела… Она говорит, что всё тело очень болит…
— Она сейчас на месте? — Джон не мог сказать, что волновался за неё (ведь волноваться, де-факто, было уже не о чем). Но ему стало неприятно и жутко холодно — так получается, когда наконец узнаёшь шокирующую правду.
— Не думаю, что сейчас стоит идти к ней… вылазка, на которую они ходили, сам понимаешь, оказалась самой сложной. Молл не смогла этого сказать, а я узнал случайно, что из той группы выжило три человека из пятнадцати. Поэтому…
— Почему-то я думал, что это не закончится ничем хорошим… — Джон бессильно откинулся, прижавшись спиной к стене.
— Мы придём к ней сегодня вечером или лучше завтра… — Чес на секунду коснулся его руки своей холодной, сжал её и отпустил. Джон, не смотря на него, кивнул. Отчего-то он не хотел думать о завтра.
***
— Я вот тут думал недавно о кое-чём… — начал спустя десятиминутного молчания Креймер; его плечи слегка напряглись, а губы были приоткрыты — верный признак некоего волнения.
— Я думал о людях… — продолжил он, — которые погибли в первые дни этого ужаса или чуть позже или даже недавно от ран, голода, моральной усталости… Большая часть из них встретила смерть внезапно, быстро, совсем не готовясь к ней, в отличие от тех, кто умирал долго. Как если бы сейчас на нас упал снаряд и разорвал нас в клочья! И я подумал, что эти люди… — вздохнул, сжал в пальцах край скамьи, — эти люди совсем несчастны по своей сути. Нет, пожалуйста, только не смейся и не перебивай! — Чес вдруг повернулся к нему и затараторил, хотя Джон даже не думал смеяться или перебивать — наверное, привычка бывшего напарника. — Они, конечно, несчастны априори, потому что умерли, но… несчастны из них вдвойне те, которые так и не воплотили свои желания в реальность. Но это, конечно, отвратительные мысли потому, что они банальны и у каждого они то и дело возникали… Я подумал о себе.
— И понял, что был бы таким же несчастным, если б погиб?
— Отнюдь, — его глаза засветились теплом, а губы лишь едва выразили улыбку. — Я с облегчением осознал, что… нет, не был бы тем несчастным.
Джон не понял, чем это кольнуло в сердце: то ли лёгкой обидой, то ли болезнью сосудов. Если первое, то что было причиной, если второе, то отчего так неожиданно? Он не решился поддержать разговор, хотя видел, что Чес ждал ответа и подобных откровений. Он не мог знать наверняка таких подробностей о себе и явно не желал думать, был бы счастлив, если б умер. Слишком скучные для него мысли.