На осколках цивилизации
Шрифт:
Впрочем, все эти мысли — только вода, раз из раза разбавляющая его жизнь. Раз из раза они становились всё предсказуемее и оттого отвратительнее… Они не несли смысловой нагрузки, скорее — смысловое расслабление.
Перед самым выходом Джону почему-то вспомнились слова Чеса об их альтернативном обывательском развитии жизней. Креймер в это время надевал свою серую куртку, сильно поношенную на локтях и спине. Константин перехватил его взгляд и почти прошептал:
— Знаешь, это была бы и правда хорошая идея, — он посмотрел на парня многозначительно и исподлобья, хмыкнув при этом. — Я бы не прочь провести с тобой, с таким тобой, какой ты есть, остаток жизни, который мне подарил Ад. И мне было бы всё равно, каким оказался бы этот остаток: бурным и смертельным или спокойным и заурядным. Я понял: мне было с тобой хорошо всегда,
— Ты удивительный человек… — это было настолько тихо, что Джон и сам не расслышал, что сказал. Наверное, Чес тоже, но он имел преимущество: он слышал голос его души, которая наверняка хотела сказать не только эти совсем обычные слова. Чес улыбнулся, выдохнул, опустил голову и, покачивая ею, тихо рассмеялся. Потом сделал несколько смелых шагов к нему и оказался на уже давно позволительно близком расстоянии к нему.
— О Джон!.. — воскликнул, поднял свои вмиг засиявшие смехом глаза. — Мне кажется, я счастлив. Несмотря ни на что. Просто потому, что нашёл тебя…
— Ты слишком легкомысленно называешь меня причиной твоего счастья. Тут как раз таки наоборот… ты просто привык ко мне. Думаю, тебе будет достаточно вспомнить некоторые моменты из прошлого, да даже далеко не надо заглядывать: когда мы с тобой спасались в первые дни, помнишь? Помнишь, сколько непроницаемых стен ты встречал на своём пути ко мне?..
— Если бы это было в новинку… — Чес по-простому усмехнулся, пожав плечами. — А ты и сам знаешь, что я к тебе такому осознанно иду. К тому же, в последнее время ты стал более…
— Более каким? — не вытерпел Джон и ощутил в себе лёгкое напряжение; а, это прошлое упрямство и нежелание становиться другим! Рукав его пальто сжали пальцы; казалось, Чес хотел потянуть его на себя.
— Более гуманным, что ли…
— Ненавижу это слово!
— Тогда менее жестоким…
— От этого не легче, — Джон скривил лицо в гримасе недовольства. Более гуманный и менее жестокий? Это точно он, Джон Константин? Чес вновь рассмеялся и теперь сильнее потянул его к себе так, что почти дышал ему в лицо.
— Как видишь, это обоюдно нелёгкий путь. Ты считаешь, что это слишком запутанно, но на самом деле это до ужаса банально, — опять вокруг всё замерло, опять в этом погибающем мире остались только они вдвоём; опять Джон слышал своё усиленное сердцебиение, неожиданно ставшее громким, опять хотелось сказать что-то важное этому человеку, всегда улыбающемуся ему. Между ними было не больше пяти сантиметров, но, удивительно, Джон ощущал, как медленно погружался в эти вечно тревожные и светлые думы через полуприкрытые глаза с застывшим выражением доверия в его сторону. Он желал потонуть, полностью погрузившись в атмосферу уюта и ещё чего-то тревожного этого человека; Джон уже не контролировал, что делал, правильно ли это… Он взял за руку Чеса, почувствовал его тёплые пальцы, его горячее дыхание у себя на щеке, видел его приоткрытые губы и похожее желание чем-то поделиться.
Они выглядели глупо, они выглядели странно, они вели себя неподобающе для мужчин, но… но кого это могло теперь интересовать? Разве их уже перестроившуюся совесть? Или совсем отключающийся разум в такие моменты?
— Знаешь, Джон… — голос дрогнул, пальцы второй руки остановились на воротнике пальто и несильно сжали. — Кажется, я что-то всё время хочу тебе сказать… — уже шептал, опустив взгляд. — Но не могу. Что это? Что это за слова?
— Если слова не идут, значит, ещё не настало их время… — как бы сказав нечто умное за весь сегодняшний день, Джон опомнился, отрезвел от опьяняющего тумана, что нагнал на него парень, и сделал пару шагов назад. Сейчас его не то чтобы стесняло, но беспокоило такое «всё-дозволение» между ними. Прав был Чес, спрашивая, что это. Это не было похоже на снос крыши или подобные бурные эмоции; это было похоже на сладкий дурман, что кружил голову, убаюкивал, подталкивал ближе к этому человеку и говорил: «Забудь на время, кто ты есть. И позволь делать то, что говорю я». Странно, как в этом парне было много уюта: тёплые ладони, которые хотелось сжать, а если они оказывались
Креймер стоял, полузагадочно на него посматривая. Он явно догадывался обо всём. Но также ничего не понимал.
— Эх, Джон… если мы ещё не погибли до конца, то погибнем в скором времени, когда поймём это нечто. Если уже не поняли… — он усмехнулся и принялся отодвигать было ширму, как его остановил Джон.
— Разве найдётся разговор похуже того, что между нами был тогда? Неужели существует такая тема? — Креймер горестно и насмешливо посмотрел на него; в тот момент он казался мудрецом, живущим уже тысячу лет и знающим всё.
— Найдётся, поверь мне… и ты, если поймёшь это, захочешь перестать быть собой. А может, и попросту сдохнуть. Это будет выше тебя… или ниже тебя. Твоего достоинства. Но от этого будет не убежать, — он тускло усмехнулся. — Впрочем, мы уже опаздываем. Пойдём. Иначе я могу наговорить много глупостей. А это, ты знаешь, у меня получается очень хорошо.
Это было слишком непонятно и таинственно. Вероятно, для этих мучений ещё настанет время. Время своё, никак не ожидаемое. Или уже ожидаемое? Впрочем, даже если предчувствовать боль, как известно, менее больнее не становится. Куда более логичный вопрос «почему?» и такой же логичный ответ «потому что удар судьбы не зависит от степени ожидаемости, а зависит только от коэффициента всего плохого». Простая математика, увы: что-то от чего-то зависит. Это казалось почти невозможным в мыслях, а сейчас Джону хотелось только смеяться над надвигающейся проблемой. Есть ли те, которые будут страшнее пережитых ими? Уже навряд ли.
На улице продолжал моросить дождик; казалось даже, что капли не падали, а просто застывали в воздухе, растворялись в нём, и, проходя через них, ты просто подцеплял парочку из них. Вечером темнело, как поздней ночью; эх, куда же делись те светлые калифорнийские ночи, полные сумасшествия и приключений? Никогда в жизни здесь не было так холодно и отвратительно. Свет от сгрудившихся домиков кое-как освещал им дорогу в мареве дождя. Хотелось взять Чеса если не за руку, то за рукав, но Джон одумался и решил, что на сегодня хватит безумия.
Они прошли извилистым путём, что указали им в их жилище, и наткнулись на просторный внутренний дворик, где уже собралась огромная толпа. Где-то в её начале было оборудовано что-то около высокого деревянного постамента — для речи выступающего. По бокам горели самодельные факелы; народ гудел, суетился, копошился. Джон и Чес встали у самого края, решив не углубляться, ведь в любую минуту могла возникнуть давка. Теперь они почти всегда были настороже.
Но оказаться совсем с краю им не удалось: народ всё подходил и подходил, и в конце концов они оказались ближе к середине, нежели чем к концу. Толпа подпирала со всех сторон. Тревожное чувство тогда уронило свою пылинку в душу Джона; в последнее время предчувствия не проходили для него просто так. Но изменить, ясное дело, ничего уже было невозможно… Через некоторое время после того, как шум утих, на постамент взошёл едва различимый в своём тёмном плаще с капюшоном человек. Он начал негромко что-то вещать, но Джону и Чесу с их места совсем не было слышно. Попадались на слух лишь мало связанные между собой обрывки слов и предложений, остальное перебивал гул толпы, вновь зарокотавшей о чём-то. Кажется, такое могло продолжаться ещё очень долго, и Джон уже решил было идти отсюда — лучше потом узнает, что в итоге решило управляющее ядро этого места (ведь, скорее всего, ничего особенного этот человек явно не мог сказать). Но буквально какие-то жалкие несколько секунд мешканья помешали ему претворить задуманное в реальность; кажется, эти несколько секунд оказались настолько важными, что во многом решили его недалёкое будущее. Ну, и растянулись они потом в минуты, а это априори ведёт к гибели.