На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Но разве она могла сказать об этом кому-то? Особенно сейчас, когда буквально еще несколько дней назад в Минске состоялась массовая казнь подпольщиков. Снова столбы превратились в виселицы, когда немцы показали страшные следы своей власти, демонстрируя без прикрас, какая участь ждет каждого, кто пойдет против них.
Нельзя никому доверять. Так ее учил Яков. Только себе можно верить и своему «голове». Иначе можно пропасть по нынешнему времени, когда по Минску до сих пор с декабря прошлого года проводились аресты и казни. Поэтому Лена молчала на этот счет, притворяясь даже перед Тосей, с которой изредка виделась, что
— Держи, — Лена украдкой положила между стопками книг, которые сортировали пленные, сверток с хлебом и двумя вареными яйцами. Она понимала, что этого мало для восьмерых мужчин, но предложить больше не могла. Впрочем, Саша был рад и этому, судя по улыбке, которой он наградил Лену в ответ. Он был таким худым, что у нее сжималось сердце, когда она смотрела на его грязное лицо с большими глазами и забавно оттопыренными ушами. Почти ее ровесник — всего-то девятнадцать лет.
— Зачем им столько книг на белорусском языке? — спросил Саша, пряча между книгами сверток от пристального взгляда одного из немцев, работников отделения.
— Немцы отдадут их в школы, — ответила Лена, притворяясь, что не разговаривает с ним, а заносит в список количество книг в стопке белорусских авторов.
— Какой гуманизм! — едко произнес он, щуря глаза, когда поднял очередную книгу, чтобы после положить ее в стопку, где уже лежали толстые книги с сочинением Ленина.
— А еще они планируют устроить выставку национальной культуры, — добавила Лена. — Националисты выбили разрешение у комиссариата. Мол, это повысит самосознание белорусов. Поэтому и нужно сейчас отобрать побольше местных авторов.
Она заметила, как Саша снова прищурил глаза, поднеся книгу поближе к лицу. Нахмурилась, когда в голове мелькнула догадка.
— У тебя плохое зрение?
Комаров испуганно вскинулся в ответ. В глазах волной разлилось отчаяние. Если немцы узнают, что у него плохое зрение, его отправят на другие работы. А при его комплекции Саша вряд ли способен на тяжелый физический труд, что означало его полную бесполезность для немцев.
— Ты не скажешь Ротбауэру?
— Конечно, нет! — возмущенно произнесла Лена.
Слишком громко. На них тут же от ящика с карточками обернулись немцы. Но тут на пороге появился Ротбауэр, и Лена даже обрадовалась его приходу, ведь тем самым он отвлек служащих отделения от их разговора с Сашей.
— Разумеется, я не скажу ему, — произнесла она шепотом. — Ты плохо видишь? Может, нужно достать очки?
— А ты сможешь? — обернулся на нее от книг Саша с такой надеждой в глазах, что у Лены сжалось сердце. — Я до войны и не думал об этом. Ну, подумаешь, ближе к нотам склоняюсь на репетициях. На осмотре в военкомате обманул — по памяти таблицу прочел. Так на фронт хотел. А тут, в лагере, зрение просто катастрофически падает… от недоедания, наверное. Если они узнают, мне конец. Может, очки помогли бы…
— Я попробую, — проговорила Лена и отошла быстро от Комарова, расслышав за спиной резкий стук сапог Ротбауэра. Он подошел взглянуть на работу военнопленных, ткнул одного их них носком сапога, мол, побыстрее шевелись. Потом взял за локоть Лену, которая едва скрыла мимолетный приступ страха при этом движении, и отвел ее подальше от этих «добровольных помощников», как он их называл с иронией.
— У вас, у русских, есть глупая черта характера — сентиментальность, —
— Это называется доброта, — ответила Лена, осмелев вдруг настолько, что решилась возразить. Ротбауэр уставился на нее своим острым взглядом, от которого порой бежала дрожь вдоль позвоночника. Типичный взгляд офицера СС. Словно где-то в Германии их выпускали под копирку — равнодушных, отстраненных, убежденных в собственном превосходстве, способных без сожаления сеять смерть.
— Это глупо. Для них твой кусок хлеба — ненужное милосердие. Абсолютно лишнее в их положении, — если раньше у Лены были сомнения, зачем он завел этот странный разговор, то сейчас после этих слов, они развеялись как дым. — Сегодня пусть хлеб останется у них. Но с завтрашнего дня, за каждый полученный лишний кусок они будут биты кнутом. Ты поняла меня? У них свой рацион, и твой личный обед в него не входит.
Ей хотелось сказать ему что-то резкое и грубое сейчас. Напомнить, что в рацион этих несчастных входит только жалкая похлебка из картофельных очистков и маленький кусочек хлеба из грубой муки с примесями. Взрослый мужчина не может протянуть на таком рационе долго, и как говорил один из пленных, бывший тракторист в колхозе под Смоленском, у него в деревне даже свиней таким не кормили.
Ей хотелось сказать, что они, немцы, настоящие сволочи, лишенные совести и сердца. Что человек не может быть таким, как они, а значит, они не люди. Просто не могут быть ими.
Но как обычно страх перед последствиями взял свое, и Лена промолчала. Не за себя она боялась сейчас, вовсе нет. Иногда наоборот хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Но у нее на руках была беспомощная мама. А еще она знала точно, что Ротбауэр отыгрался бы не только на ней, но и на военнопленных, не виноватых ни в чем в этой ситуации. Потому Лена просто промолчала и опустила взгляд, как привыкла это делать.
— Займись списком экспонатов для выставки, — приказал гауптштурмфюрер. — Осталось всего пара дней, а мы не так готовы, как мне бы хотелось.
— Хорошо, господин гауптштурмфюрер.
— И держись подальше от русских. Не стоит к ним привязываться, Лена.
Эти слова все не шли из головы Лены остаток дня. «Не стоит к ним привязываться». Так обычно говорили о животных, как ей помнилось. Как-то бабушка Кости решила завести кроликов на даче. Десятилетняя Лена, приехавшая в те дни на летние каникулы из Москвы, любила возиться с этими пушистыми комками — кормила их травой, гладила мягкую шерстку, целовала их лобики под длинными ушами. «Не привязывайся к ним особенно», — предупреждала Лену как-то мама. И только под конец лета, когда клетки кроликов опустели, Лена поняла, почему мама так часто повторяла ей эти слова. Конечно, взрослые сказали ей, что кролики перегрызли проволоку клетки и убежали, но Коля позднее открыл ей правду, для чего в то лето на даче Соболевых выращивали этих ушастых. Лена тогда прорыдала целый день кряду, пока ее не бросило в жар из-за истерики. И даже давала себе обещание не есть мяса. Правда, сумела его выдержать всего лишь пару месяцев — для занятий нужны были силы, а значит, полноценное питание…